Царский приказ - [14]

— Уж такой-то щеголек ваш барин, любого офицера за пояс заткнет, — говорила она Лепорелло нашего Дон Жуана, разумеется, с той целью, чтобы он передал ее слова своему господину.

Через Мишку знакомство и завязалось.

— Вы, сударь, зашли бы когда-нибудь после обедни к жене приказчика Шерстобоева, что в своем доме у лавры живет, посоветовал он однажды своему барину.

— С какой это стати?

— Да уж больно вас там уважают.

— С чего ты взял?

— Как же-с! Намедни, как посылали вы меня к Лизавете Михайловне, она у Летнего сада мне встретилась, эта самая Пелагея Семеновна, и опять меня остановила… она меня каждый раз останавливает, чтобы про вас расспрашивать.

— Что же она расспрашивает?

— Да про все. Женский пол, известное дело. Простая она, — продолжал распространяться Мишка. — Намедни зазвала меня к себе в боковушу, угостила. Муж-то ейный почитай что дома никогда и не живет, да и при нем не веселее: сумрачный такой да корявый… Вы бы, сударь, познакомились с ней, право.

— Заврался, будет! — на полуслове оборвал его барин.

Однако в следующую субботу он отправился ко всенощной в лавру и, подождав на паперти Пелагею Семеновну, шепнул ей на ухо комплимент, от которого она вся зарделась.

Чернобровая воструха понравилась Максимову, но бывать в ее доме и знакомиться с ее обществом он считал для себя унизительным и решил сблизиться с нею более удобным образом.

Судьба улыбалась ему. На новой квартире ему можно будет принимать ее у себя. Сад, в котором находился нанятый им флигель, только одним переулком отделялся от дома красотки. Мишка сделал это открытие тотчас же после того, как барин прислал его сюда с вещами. Устраиваясь в новом помещении с помощью хозяйской девки, он удосужился сбегать к Пелагее Семеновне, чтобы сообщить ей о неожиданном событии, благодаря которому они сделались соседями.

— Милости просим, сударыня, к нам в садик погулять, у нас скоро липы зацветут, — любезно предложил он.

— А ваш барин нас не выгонит? — жеманно спросила она, поджимая губки.

— В этом не сумлевайтесь. Я вас бы не звал, кабы не знал, что вы им не противны.

— А вы уж переехали? И барин ваш здесь?

— Я с вещами прибыл, а барин мой прямо со службы сюда придет.

— А отчего вы с той квартиры съехали? — полюбопытствовала чернобровая красотка.

— Так надоело у немцев жить, да и неприятности вышли, — неохотно ответил Мишка, которому, как и барину его, вспоминать про инцидент с портным мастером Клокенбергом особенного удовольствия не доставляло.

Немецкая колбаса, чего доброго, вздумает теперь судом долг-то с них требовать, а у них денег самая малость осталась. Когда еще получка из дома будет! Старый барин тоже теперь не при деньгах: хлеб-то еще в поле.

И действительно, Максимов тоже беспокоился теми же соображениями, что и Мишка. Очень будет досадно, если Клокенберг пойдет жаловаться на него начальству. В том обществе, в котором он вращается, все уверены, что он — человек если не богатый, то во всяком случае с достатком, и только временно, как могло случиться и со всяким другим, очутился в затруднительном положении. А тут вдруг окажется, что он и в год не получает от отца того, что задолжал проклятому немцу за одно платье, не говоря уже о содержании и квартире. Но как же было воздержаться от искушения нарядиться по моде (да еще запрещенной, что усиливало ее прелесть), когда человеку двадцать два года от роду и он обладает такой красивой наружностью, что женщины с улыбкой оборачиваются, встречаясь с ним?

Тотчас же по приезде Максимов явился на поклон к графине Авдотье Алексеевне Батмановой с рекомендательным письмом от отца, в платье работы доморощенного портного. Дома последнее и ему, и всем казалось верхом изящества и щегольства. Но как велико было разочарование Максимова, когда в гостиной приятельницы его покойной матери он увидел представителей здешней светской молодежи! Никто не носил того, что было надето на нем. Разве только на разночинцах да на подьячих, не вхожих ни в одно порядочное общество, можно было видеть такие уродливые камзолы, безобразные кафтаны и непозволительные кюлоты, как те, что были на нем.

Графиня Авдотья Алексеевна была слишком добра и умна, чтобы дать Максимову почувствовать, что он одет смешно; она приняла его очень милостиво, расспрашивала про его родителей, сказала, что мать его была любимая ее подруга, а отец — честный, благородный человек, настоящий дворянин, с которого многим из нынешних бояр не мешало бы взять в пример. Эти слова графиня произнесла нарочно громко, чтобы все общество, собравшееся в ее гостиной, слышало их и, разумеется, после этого, если бы даже ее гости были менее хорошо воспитаны, то и тогда никто из них не позволил бы себе явно издеваться над юным провинциалом; но исподтишка они, наверное, посмеивались над ним.

Впрочем, тут были зеркала, красноречивее всяких слов напоминавшие Максимову про безобразие его костюма.

Особенно усиливало его досаду убеждение, что он и лицом красивее, и сложен лучше многих из франтов высшего общества, явившихся в тот день, в воскресенье после обедни, засвидетельствовать почтение всеми уважаемой старушке. К его стройному, высокому и тонкому стану несравненно лучше, чем к ним, пристал бы французский открытый фрак, пышное жабо и короткие кюлоты. Собственно говоря, только этого и недоставало ему, чтобы производить должный эффект в столичном обществе.