Буквенный угар - [42]
при мысли, что Вы можете играть буквами моего имени и как-то называть меня про себя. И вообще думать обо мне не только когда пишете мне или читаете.
Говорите, не чувствуете себя мачо? Знаете, мне всегда были смешны все мачо. Тупая гламурная или ражая мужественность бессмысленна, на мой взгляд, и не оригинальна. Мачо — необработанный материал. Культурологи считают, что сейчас возник откат к пракорням, всякий интерес к земле, ее силам, первобытности. Люди вспомнили о телах и стали их пользовать и использовать прежде всякой другой потребности. Мачо — ответ на этот спрос. А поскольку я в теле живу лишь на малую часть, мне такой тип просто смешон и не дорог.
Вы смотрели „Однажды в Америке“? Лапша (Де Ниро) вовсе не мачо. Рефлексирующий гангстер. Он в миллион раз лучше именно благодаря открытости слабостям и сомнениям.
Мы с Вами оба несколько андрогинны. Перемешано в нас женское и мужское.
Может, от этого у меня такой сумасшедший драйв к Вам…
Я себя не узнаю, Гор.
Никогда, ни в одной из двух моих любовей не думала о том, что вообще можно разорвать семью, свою или чужую. Это было табу. К этой мысли не приближалась.
А сейчас я не знаю даже, как и сказать, но мои близкие вдруг стали мне чужими. Я не с ними. И хотя по-прежнему не могу никого из них бросить, думаю, вот бы было хорошо, если бы меня бросили. Чтобы я была одна. И тогда могла бы попытаться стать Вам нужной наяву. Впрочем, Вы уже писали, что не желаете встречаться наяву, а то придется сидеть в разных комнатах и говорить друг с другом по телефону. Или переписываться с разных компьютеров.
Я не очень-то верю Вашим словам, что Вы махнули на себя рукой. Вы — эстет.
Поэтому Вы, может, и машете на себя рукой, а потом делаете как я, которой все вообще-то по фигу, но крем почему-то подходит только стодолларовый, а от остальных кожа не радуется. И одежда почему-то только за границей купленная подходит идеально, а не тутошняя с теми же лейблами.
Не говоря уже о еде. Ага, это про качество жизни. Не смейте не любить себя!!!
Мои дети, о которых Вы спросили, — хорошие. Смешные. Я всегда в наличии для них, когда надо. Просто сама уже давно не лезу — смысл? — сами все выплескивают. Просто слушать умею молча и никогда не говорю раздражающие банальности. Но им просто ревниво как-то, что у меня есть еще моя жизнь. Эта жизнь, она больше, чем реал.
Возвращаясь к теме „мачо“.
Моя радость. Вы порой таким видитесь Мужчиной — в публицистической книжке Вашей Вы невероятно мужественный мужчина. Особенно где кран пригоняете для плит. Я там заплакала, в том месте. Я теперь, благодаря переписке с Пчелкиным, знаю много новых слов типа „сцуки и пидарасты“. Не то чтобы я их не знала, но он так вопит этими словами на свои человеко-обстоятельства, и я бы так вопила на Ваши.
Это такая засада, когда ты делаешь Дело, а дивиденды идут другим, и ты терпишь едва, потому что любишь дело, и деваться некуда, и поступиться решаешь собой…
Игорь, мне так смешно было читать о том, что Вы боитесь оказаться „не в форме“…
Не говорите так. Все это фигня. Вы — это Вы. На фиг все формы.
Вы почувствуйте феномен наших отношений: мы из себя самих эту форму рождаем. Ее нет и никогда не было до нас, Гор. Мы ее творим сейчас. Наши жизни где-то брели сами по себе, потом сплелись случайно — и что-то случилось.
Я это поняла беспощадно, пока была отлучена от Вас. Нет, и не может быть никакой формы, в которой Вы можете быть или не быть. Все эти формы не имеют отношения к нашей связи. Она сама и есть форма.
У меня вообще ощущение, что Вы — первый мужчина в моей жизни. В жизни, которая именно моя, ни с кем не разделенная.
Хороший мой, Вам и так плохо, а я еще Вас мучила своим непониманием… Простите меня.
Вы уже поняли, что я крайне противоречивая особа, Гор. Но мне так редко бывает хорошо. Пожалуй, вот с Вами только.
У Льюиса есть размышление о том, что, когда нам с кем-то хорошо, мы проецируем свое ощущение на него и думаем, что и тому человеку хорошо. А ему может быть совсем плохо.
Лина».
«…Весь день мыслями не с собой.
Мы ездили на Финский залив за Сестрорецк, обкатывали новый джип сестры. Потом ели шашлыки на берегу в ресторанчике. И мне было хорошо, потому что я праздновала Вас. А потом остро захотелось домой, думала, там меня ждет записочка от Вас. Не ждет. Я Вас напугала своей откровенностью?
Дописываю письмо.
Знаете, у Гегеля понятия „абстрактное“ и „конкретное“ диаметральны нашему бытовому пониманию. Для него идея — конкретная, потому что обладает сущностью, а воплощение идеи — абстракция, потому что все тварное проходит, „как цвет на траве“. Тот конкретный человек, которого я любила три года тайно от всех, — он из породы Героев. Он восхищал, пленял своей влюбленностью в меня, был сходен мне в ощущении смерти, но не был мне идентичен. Он меня заразил своей любовью.
Так мне это видится теперь, когда боль и морок рассеялись. Но я никогда ради него не оставила бы своих и не позволила бы, чтобы он бросил семью. Иногда я видела, что он совершенно чужероден мне, но какая-то инертность нежности отвлекала от этих мыслей. И потом — он тоже очень страдал, и мне казалось нечестным вот так отстраниться, уцепившись за проблески чужеродности. Вы понимаете такое?
Может ли обычная командировка в провинциальный город перевернуть жизнь человека из мегаполиса? Именно так произошло с героем повести Михаила Сегала Дмитрием, который уже давно живет в Москве, работает на руководящей должности в международной компании и тщательно оберегает личные границы. Но за внешне благополучной и предсказуемой жизнью сквозит холодок кафкианского абсурда, от которого Дмитрий пытается защититься повседневными ритуалами и образом солидного человека. Неожиданное знакомство с молодой девушкой, дочерью бывшего однокурсника вовлекает его в опасное пространство чувств, к которым он не был готов.
В небольшом городке на севере России цепочка из незначительных, вроде бы, событий приводит к планетарной катастрофе. От авторов бестселлера "Красный бубен".
Какова природа удовольствия? Стоит ли поддаваться страсти? Грешно ли наслаждаться пороком, и что есть добро, если все захватывающие и увлекательные вещи проходят по разряду зла? В исповеди «О моем падении» (1939) Марсель Жуандо размышлял о любви, которую общество считает предосудительной. Тогда он называл себя «грешником», но вскоре его взгляд на то, что приносит наслаждение, изменился. «Для меня зачастую нет разницы между людьми и деревьями. Нежнее, чем к фруктам, свисающим с ветвей, я отношусь лишь к тем, что раскачиваются над моим Желанием».
«Песчаный берег за Торресалинасом с многочисленными лодками, вытащенными на сушу, служил местом сборища для всего хуторского люда. Растянувшиеся на животе ребятишки играли в карты под тенью судов. Старики покуривали глиняные трубки привезенные из Алжира, и разговаривали о рыбной ловле или о чудных путешествиях, предпринимавшихся в прежние времена в Гибралтар или на берег Африки прежде, чем дьяволу взбрело в голову изобрести то, что называется табачною таможнею…
Отчаянное желание бывшего солдата из Уэльса Риза Гравенора найти сына, пропавшего в водовороте Второй мировой, приводит его во Францию. Париж лежит в руинах, кругом кровь, замешанная на страданиях тысяч людей. Вряд ли сын сумел выжить в этом аду… Но надежда вспыхивает с новой силой, когда помощь в поисках Ризу предлагает находчивая и храбрая Шарлотта. Захватывающая военная история о мужественных, сильных духом людях, готовых отдать жизнь во имя высоких идеалов и безграничной любви.
Герои романа выросли в провинции. Сегодня они — москвичи, утвердившиеся в многослойной жизни столицы. Дружбу их питает не только память о речке детства, об аллеях старинного городского сада в те времена, когда носили они брюки-клеш и парусиновые туфли обновляли зубной пастой, когда нервно готовились к конкурсам в московские вузы. Те конкурсы давно позади, сейчас друзья проходят изо дня в день гораздо более трудный конкурс. Напряженная деловая жизнь Москвы с ее индустриальной организацией труда, с ее духовными ценностями постоянно испытывает профессиональную ответственность героев, их гражданственность, которая невозможна без развитой человечности.
Анна Ривелотэ создает произведения из собственных страданий, реальность здесь подчас переплетается с призрачными и хрупкими впечатлениями автора, а отголоски памяти вступают в игру с ее воображением, порождая загадочные сюжеты и этюды на отвлеченные темы. Перед героями — молодыми творческими людьми, хорошо известными в своих кругах, — постоянно встает проблема выбора между безмятежностью и болью, между удовольствием и страданием, между жизнью и смертью. Тонкие иглы пронзительного повествования Анны Ривелотэ держат читателя в напряжении с первой строки до последней.