Буквенный угар - [43]
Я всегда была честной с собой. Даже когда лукавила. Это, наверное, трудно понять…
Впервые в жизни я хочу закрыть глаза и броситься вниз головой. Никогда не хотела.
Всегда была очень чувствительна к греховности и не перешагивала барьеров. Что со мной сейчас? Все по-другому. У меня даже ощущения греха нет. Словно Бог меня понимает…
Не молчите. Гор, пожалуйста. Я ужасно обнаженно пишу Вам и потому чувствую себя очень уязвимо и беззащитно.
Лика.
P. S. В то холодное время молчания, когда Вы читали мои тексты, Вы видели там сигналы, которые были написаны для Вас?»
Еще одно письмо — и снова меня уносит в то время…
«…Гор, знаете, что я из этого поняла:
Что Вы иногда становитесь стопроцентным мужчиной, который не является женщине, пока ему плохо. Чтобы на нее бремя не ронять ненароком. Такой мужчина переживает все в себе. И только обретя хоть какой-то баланс, являет себя ей».
Ах, ну да! Это о смерти. У него умер близкий сотрудник.
Вот поэтому я и писала.
«…Когда она проходит рядом со мной — я о смерти, — я заскорлупливаюсь, во что придется. Чаще в смех. Хотя у меня к ней отношение колеблется от ждущего до жаждущего, я тоже трушу, как и все. Но сейчас уже не так.
Мне здорово помог момент в „Казусе Кукоцкого“ у Улицкой, где один профессор так и продолжает после смерти ходить на работу, читать лекции, носить портфель. Потом ему объясняют, что он умер, и до него доходит, но сам стресс смерти уже позади, и персонаж сравнительно легко переходит к занятиям, свойственным загробному бытию.
Ужасно хочется Вас отдышать от этих леденящих дум. У Вас день рождения скоро, а не смерти».
В текстах моих писем, написанных в режиме ответа, сохранился отрывочек его письма. (Надо же — уцелел в «топке»!)
…Вы фантазерка, душа моя. Попытайтесь представить себе это в реале, как в кино. Вот муж Ваш, отец Ваших детей, который любит Вас и заботится о Васи Ваших детях. Вот Ваши дети. Вы нужны им. Им нужны Ваша забота и внимание. Как же они Вас бросят? А Вы их?..
Я, собственно, потому и отсек для себя все эти мысли, чтобы не вводить во искушение ни Вас, ни себя. Отпустите эти мысли от себя, не притягивайте. Мы есть. Мы — вот они. Мы общаемся и будем общаться, пока Вам не надоест. Об остальном — прошу Вас — пока не думайте. Время все поставит на свои места, все и всех рассудит.
Рассудит…
Глава 14
Ему нравятся стихи Вероники Тушновой:
«…Здравствуйте, Игорь!
Сегодня мне приснилась зима. Не ставьте меня на пьедестал, там холодно. Можно я просто буду рядышком?
Судя по стихам, что Вы цитируете, радость моя, Вы больны альтруизмом. Это не заразно? Смеюсь…
А я стихов бегу, сильно бьют по моим струнам. У меня сразу глаза горячеют и нос щекотится.
Все еще болят зубы? А Вы не принимаете никакие обезболивающие таблетки? Это же с ума можно сойти от тупой ноющей боли! Господи, ну чем же Вам помочь-то… Диклофенак очень хорошо снимает костные боли. Но его можно всего два раза в сутки, хоть какая-то передышка…
Обожаю эти зубки, не болите, хорошие мои.
Моя радость. Мое тепло. Моя похищенная душа.
Мне нравятся любые производные моего имени, когда они исходят от Вас.
Спасибо, что послали мне то, что Вам самому дорого, — такая трепетная степень доверительности и близости… учитывая, что это сделано во время разрыва, вообще изумительно…
… Мне ведь и в самом деле повезло с семьей. Все очень хорошо, нежно, открыто, никто никого не напрягает, все друг с другом откровенны и все беды и бедки свои несут домой, где ранки врачуются, на „вавки“ дуют, боли утишают, радости делят.
Мои старшие девочки скоро выйдут замуж. Все к тому идет. А маленькая… Если я решусь уйти, Сережа мне ее не отдаст.
Когда я порой устаю от всей себя в этой семье, от своей раздвоенности, я говорю ему, что, как только найду себе независимую работу (что очень возможно), с нормальным доходом, то уйду и буду жить одна. Он делает вид, что давно об этом знает. Верит. Хоть и страшится. Я бы ушла от него еще восемь лет назад, но вот ребенок образовался во мне, и я сломалась, осталась. Он — безупречный муж. И не виноват, что двадцать лет пытаюсь его полюбить, и по-своему люблю, но… не люблю.
Такая вот жизнь. Жаловаться не на что, по большому счету.
Значит, Вы обзываете меня матроной? Да я не комплексую, по большому счету. Фигура, очевидно, красивая очень, даже при моих размерах. Рост 165, очень все женственно и контурно, и летом дяденьки порой просто руки навстречу распахивают и восхищенно лопочут. А рыночные торговцы отбирают товар исключительно с витрины и что-то говорят при этом на своем языке. Веселая я девчонка. Лет сорока. С голосочком ребенка».
У него умер сотрудник. Его ровесник. Игорь написал об этом. Ему страшно. На похороны идти страшно. Мучительно быть там. Я слышала, как дрожит его голос в письме.
«…Игорь.
Ничего не говорите, просто послушайте, хорошо?
Эти похороны завтра если и имеют отношение к Вам, то только косвенное.
Пусть Вас окутает защитной вуалью при этой натянуто-скорбной церемонии. Просто кто-то дошел до конца пути, который сам себе прочертил.
Читатель, вы держите в руках неожиданную, даже, можно сказать, уникальную книгу — "Спецпохороны в полночь". О чем она? Как все другие — о жизни? Не совсем и даже совсем не о том. "Печальных дел мастер" Лев Качер, хоронивший по долгу службы и московских писателей, и артистов, и простых смертных, рассказывает в ней о случаях из своей практики… О том, как же уходят в мир иной и великие мира сего, и все прочие "маленькие", как происходило их "венчание" с похоронным сервисом в годы застоя. А теперь? Многое и впрямь горестно, однако и трагикомично хватает… Так что не книга — а слезы, и смех.
История дружбы и взросления четырех мальчишек развивается на фоне необъятных просторов, окружающих Орхидеевый остров в Тихом океане. Тысячи лет люди тао сохраняли традиционный уклад жизни, относясь с почтением к морским обитателям. При этом они питали особое благоговение к своему тотему – летучей рыбе. Но в конце XX века новое поколение сталкивается с выбором: перенимать ли современный образ жизни этнически и культурно чуждого им населения Тайваня или оставаться на Орхидеевом острове и жить согласно обычаям предков. Дебютный роман Сьямана Рапонгана «Черные крылья» – один из самых ярких и самобытных романов взросления в прозе на китайском языке.
Можно ли выжить в каменных джунглях без автомата в руках? Марк решает, что нельзя. Ему нужно оружие против этого тоскливого серого города…
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
История детства девочки Маши, родившейся в России на стыке 80—90-х годов ХХ века, – это собирательный образ тех, чей «нежный возраст» пришелся на «лихие 90-е». Маленькая Маша – это «чистый лист» сознания. И на нем весьма непростая жизнь взрослых пишет свои «письмена», формируя Машины представления о Жизни, Времени, Стране, Истории, Любви, Боге.
Вызвать восхищение того, кем восхищаешься сам – глубинное желание каждого из нас. Это может определить всю твою последующую жизнь. Так происходит с 18-летней первокурсницей Грир Кадецки. Ее замечает знаменитая феминистка Фэйт Фрэнк – ей 63, она мудра, уверена в себе и уже прожила большую жизнь. Она видит в Грир нечто многообещающее, приглашает ее на работу, становится ее наставницей. Но со временем роли лидера и ведомой меняются…«Женские убеждения» – межпоколенческий роман о главенстве и амбициях, об эго, жертвенности и любви, о том, каково это – искать свой путь, поддержку и внутреннюю уверенность, как наполнить свою жизнь смыслом.
Анна Ривелотэ создает произведения из собственных страданий, реальность здесь подчас переплетается с призрачными и хрупкими впечатлениями автора, а отголоски памяти вступают в игру с ее воображением, порождая загадочные сюжеты и этюды на отвлеченные темы. Перед героями — молодыми творческими людьми, хорошо известными в своих кругах, — постоянно встает проблема выбора между безмятежностью и болью, между удовольствием и страданием, между жизнью и смертью. Тонкие иглы пронзительного повествования Анны Ривелотэ держат читателя в напряжении с первой строки до последней.