Буало-Нарсежак. Том 2. Из страны мертвых. Инженер слишком любил цифры. Дурной глаз - [10]
Перед ним был дом, о котором говорил Жевинь. Наверняка тот самый дом, поскольку в него вошла Мадлен, а внизу была антикварная лавка. В одном Жевинь ошибся: это не особняк. Гостиница «Фэмили-отель». От силы два десятка комнат — одно из тех уютных заведеньиц, в которых любят останавливаться дремучие провинциалы, учителя и чиновники. На двери висела табличка: «Свободных номеров нет». Флавьер толкнул створку двери, и пожилая женщина, которая вязала за стойкой в круге света от настольной лампы, подняла на него глаза поверх очков.
— Нет-нет, — пробормотал Флавьер, отвечая на немой вопрос, комната мне не нужна… Я только хотел узнать, как зовут даму, которая вошла сюда передо мной.
— Кто вы?
Флавьер протянул под лампу свое старое удостоверение инспектора, которое сохранил, как хранил все: старые трубки, сломанные авторучки, давно оплаченные счета… Его бумажник был набит пожелтевшими письмами, почтовыми квитанциями и бланками ордеров, и он поздравил себя, что хоть раз это сослужило ему службу. Старушка по-прежнему искоса наблюдала за ним.
— Мадлен Жевинь, — сказала она.
— Вы не первый раз ее видите?
— О нет, — ответила та, — она часто приходит сюда.
— Она принимает кого-нибудь у себя?
— Это порядочная женщина.
Опустив глаза на свое вязание, она с хитрым видом улыбалась.
— И все же: бывает у нее кто-нибудь? — настаивал Флавьер. Подруга, например…
— Нет. К ней никто никогда не приходит.
— Тогда что же она здесь делает?
— Откуда мне знать… Я не шпионю за постояльцами.
— Какой у нее номер?
— Девятнадцатый, на четвертом этаже.
— Номер хороший?
— Вполне приличный. У нас, правда, есть и получше, но ее устраивает этот. Я предлагала ей двенадцатый номер… Она сама настояла на девятнадцатом. Ей непременно нужна комната на четвертом этаже и чтоб выходила во двор.
— Почему?
— Она не объяснила. Может быть, из-за солнца.
— Если я правильно понял, она сняла эту комнату.
— Да, в этом месяце. Точнее, она сняла на месяц.
— Когда?
Старушка оторвалась от вязанья и принялась листать регистрационную книгу.
— Уже больше трех недель назад. В начале апреля…
— Она обычно долго остается там, наверху?
— Когда как. Иногда час, иногда меньше.
— Она никогда не приходила с вещами?
— Нет, никогда.
— И приходит, наверно, не каждый день?
— Нет. Раз в два-три дня.
— Вам никогда не казалось, что она… м-м… странная?
Старушка сдвинула очки на лоб и медленно потерла морщинистые веки.
— Все люди странные, — философски заметила она. — Если бы вы, как я, просидели всю жизнь за конторкой в гостинице, то не задали бы такого вопроса.
— Она когда-нибудь звонит по телефону?
— Нет.
— А эта гостиница — она давно существует?
Усталые глаза открылись и посмотрели на Флавьера с каким-то мстительным выражением.
— Лет пятьдесят.
— А до этого… что здесь было?
— Обычный жилой дом, по-моему.
— Вы не слышали такое имя: Полина Лажерлак?
— Нет. Но если эта женщина останавливалась здесь, я могу проверить по книгам…
— Нет, это ни к чему.
Они вновь посмотрели друг другу в глаза.
— Благодарю вас, — сказал наконец Флавьер.
— Не за что, — отозвалась старушка.
Снова задвигались спицы, нанизывая нескончаемые петли. По-прежнему облокачиваясь одной рукой о стойку, Флавьер машинально сжимал зажигалку в кармане. «Я растерял все навыки, — подумал он, — разучился вести расследование…»
Его подмывало подняться на четвертый этаж, приникнуть к замочной скважине, но он наперед знал, что ничего не увидит. Кивнув, он вышел на улицу.
Почему именно комната на четвертом этаже и чтоб выходила во двор? Наверняка это бывшая комната Полины! Но Мадлен не могла этого знать — точно так же, как ничего не знала о самоубийстве… Тогда что же это? Что за таинственный зов привел ее в эту гостиницу? Флавьер перебрал в уме возможные объяснения: внушение, ясновидение, раздвоение личности, — но не остановился ни на одном. Мадлен всегда была нормальной, уравновешенной. Более того, она прошла тщательное обследование у специалистов… Нет. Тут что-то другое.
Он повернул назад и чуть было не бросился бежать. Мадлен вышла из гостиницы и направлялась к набережной. Она не провела в комнате и получаса. Все тем же быстрым шагом она прошла набережной Орсэ, остановила такси. Флавьеру оставалось только прыгнуть в ближайшую свободную машину.
— Поезжайте вон за тем «рено»!
Надо было взять свою «симку». Мадлен чуть не ускользнула от него… Если она обернется… Но движение на мосту Согласия было весьма оживленным, а Елисейские поля были запружены транспортом, как бывало в довоенную пору в часы пик. Такси, в котором сидела Мадлен, ехало к площади Звезды. «Да она просто-напросто возвращается к себе!» Повсюду виднелись мундиры, лимузины с флажками, как в день 14 июля. Все это в конце концов породило в нем легкое возбуждение. Флавьеру нравилось это ощущение кипящей в преддверии опасности жизни. «Рено» обогнул Триумфальную арку и устремился к перекрестку Порт-Майо. Сейчас впереди простирался проспект Нейи — сверкающий под солнцем, прямой как стрела. Автомобилей тут было поменьше; они катили не спеша, с опущенными стеклами и откинутым верхом.
