БНР. Триумф побежденных - [28]

«Временное крестьянско-рабочее правительство Беларуси своим приказом отменило “Облискомзап” и ликвидировало минский “Губревком”. Понятно, что все наши симпатии на стороне временного крестьянско-рабочего правительства Беларуси и мы желаем ему удачи в его творческом труде на благо нашего Отечества. Мы надеемся, что это временное правительство примет все меры, чтобы в скорейшем времени созвать второй Всебелорусский съезд крестьянских и рабочих депутатов, чтобы уже твердо и навсегда закрепить за белорусским рабочим народом его естественное право на самостоятельную и независимую жизнь».[100]

Подобные взгляды разделяло и большинство белорусских деятелей, причем не только в Гродно. Б. Тарашкевич вспоминал:

«Когда в январе 1919 г. была провозглашена независимость и свобода Советской Беларуси, мне казалось, мы были вполне удовлетворены в своих национальных чувствах и чаяниях. Ивановский собирался даже вступить в партию, убеждал и меня. Я отвечал, что не все хорошо понимаю, что творится, и что вступлю только тогда, когда не надо будет делать оговорок, что не хочу примазываться. В это время кто-то приезжал из-за границы с письмом от бэнээровских министров, спрашивавших, что делать. Ивановский советовал ликвидировать Раду за границей и приезжать в Минск».[101]

Проблема была в том, что, как и при подписании Брестского мира, вожди большевистской партии свободно обращались с такими категориями, как «государство», «независимость», «границы», заставляя недоумевать даже часть своих соратников. Едва возникнув, всего через месяц правительство Советской Беларуси было заменено на новое, а ее границы, словно шагреневая кожа, сжались до двух губерний. Сама же республика внезапно превратилась в «Литбел» — Социалистическую Советскую Республику Литвы и Беларуси, комическое напоминание о бывшем Великом Княжестве Литовском.

Для надлежащего выполнения политики центра в Вильно был послан Адольф Иоффе, который был связан с «белорусским вопросом» еще со времен переговоров в Бресте. Одной из его задач было сдерживание возможных «национально-шовинистических» устремлений местных коммунистов и ликвидация даже намека на сепаратизм. Очередные территориальные изъятия, исключавшие даже гипотетическую вероятность какой-либо самостоятельности, вызвали протест со стороны как бывших членов Белнацкома, так и бывших руководителей Облискомзапа. Но однозначная и бескомпромиссная позиция Москвы на корню пресекала любые отклонения от курса.

В письме к Г. Чичерину А. Иоффе настаивал:

«Ни в коем случае им нельзя давать повод почувствовать себя настоящим правительством настоящей республики. Чем больше будут размеры территории, тем больше также станут размеры их собственного величия в их собственных глазах… Если удастся устроить унию, белорусский и литовский национализмы будут в значительной степени друг друга нейтрализовать, и потому, считаю, это наиболее счастливое решение вопроса. Литовцы в восторге от этого плана и пока оставляют этот вопрос открытым».

Тем временем Варшава, обеспокоенная наметившимся сближением белорусов с Литвой, всячески пыталась вступить в контакт с белорусским премьером. В преддверии Парижской мирной конференции была предпринята попытка привлечь белорусскую сторону к идее федерации с Польшей. В Гродно, все еще оккупированном немецкими войсками, состоялась встреча А. Луцкевича с комиссаром польского правительства Станиславом Ивановским — младшим братом Вацлава Ивановского, предложившим премьер-министру БНР поехать в Варшаву для переговоров о союзе с Польшей. Белорусы согласились, но при условии официального обращения польского правительства к правительству БНР, что de facto означало признание независимости Беларуси со стороны Варшавы. После этого в белорусско-польских взаимоотношениях наступило короткое затишье.

В середине января пришло известие о том, что литовцы отказались предоставить кредит белорусскому правительству.

А. Луцкевич вновь засобирался в Украину, однако в итоге вместо него туда поехал В. Захарко. Тем временем белорусская делегация пробивалась в Европу по отдельности. В начале февраля выехал генерал К. Кондратович. Через неделю вслед за ним отправились А. Ознобишин и Л. Барков. Но они успели добраться только до Берлина, где вынуждены были задержаться в ожидании пропусков в Париж. Во Францию делегация БНР смогла отправиться только в конце апреля 1919 г. Здесь к ним присоединились прибывшие накануне из Одессы Евгений Ладнов и Евгений де Вулич.

Надежда самому попасть на конференцию таяла с каждым днем, и А. Луцкевич решает вернуться в Вильно к больному брату Ивану. Больше в Гродно, кажется, его ничего не держало. Мечта о поддержке со стороны европейских стран развеялась. В дневнике А. Луцкевича читаем:

«В будущее веры нет. Нет сил вообще во что-либо верить. Время борьбы за идеалы прошло… Нам пора сходить со сцены: нужны новые люди, люди с сильными локтями и кулаками».

18 февраля 1919 г. на крестьянской подводе, одолжив валенки, с чемоданом книжек, сахара и сала для брата А. Луцкевич покидает Гродно, так и не дождавшись вестей от украинской делегации.