Безмужняя - [24]

День теплый и ясный; солнечные лучи, по-праздничному чуть хмельные, пляшут на окнах молелен, на скатах крыш. Толчея вокруг синагоги: мягкие шляпы почтенных прихожан плывут среди жестких шапок ремесленников, а над ними, отливая черным блеском, торчат высокими трубами цилиндры богачей. У парадных дверей и у боковых входов стоят, вытянув шеи и пригнув головы, прихожане, подобные томимым жаждой овцам у корыта. Правым ухом пытаются уловить напев — не получается; наставляют левое — напрасно! Кантору надо бы обладать голосом Адама, который разносился, как утверждает Гемора, от одного края света до другого, — тогда его услышат те, кто во дворе. Попытки безнадежны — и пришедшие начинают обмениваться словцом-другим. Они знают, что там, внутри, распределяют места в шествии, и знают, что кантор поет «Ниспошли помощь».

В пространстве между арон-кодешем и бимой, где готовятся к шествию со свитками, вдруг наступает мертвая тишина. Широкими волнами тишина плывет к северной и к южной стенам, проникает сквозь зарешеченные окошки женской половины, где глаза прихожанок искрятся, точно сети с золотыми рыбками. Тишина замораживает болтовню на множестве скамей и перерастает в оцепенение. Оцепенение ползет к массивным железным дверям и растекается по двору, как схваченная морозом и покрывающаяся льдом река.

В старой виленской городской синагоге произошло нечто необычное.

Пощечина в городской синагоге

Старший шамес реб Йоше стоял на ступеньках арон-кодеша и подавал свитки Торы приглашенным на шествие прихожанам. Младший шамес путался у него под ногами и давал советы, но реб Йоше даже не смотрел на Залманку. Он не забыл, что этот Залманка устроил свадьбу агуны по записке полоцкого раввинчика. С той поры младший шамес и стал задирать свою беспутную голову. В минувший канун Йом Кипура он не ждал скромно у дверей, пока прихожане что-нибудь ему подарят, а, толкаясь, полез за подачками еще до того, как они заплатили за места в синагоге, до того, как кинули пожертвование на поднос, до того, как дали денег ему, старшему шамесу. И когда он, реб Йоше, спросил, отчего это Залманка расталкивает людей, мешает им совершить полагающиеся взносы и приступить к дневной молитве, чтобы затем отправиться домой и отобедать до наступления поста, Залманка дерзко ответил: «А мне что, ничего не полагается? Кто подает прихожанам молитвенники? Вы или я? У кого хранятся их субботние талесы? У меня или у вас?» И он, реб Йоше, вынужден был все это выслушать молча, потому что реб Лейви Гурвиц приказал ему ни слова не говорить об истории с агуной. А теперь настало время и старшему шамесу душу отвести. И когда младший шамес полез со своими советами: «Уважьте того, дайте этому», реб Йоше вполголоса осадил его: «А вас кто спрашивает?» и громко запел:

— Реб Яков-Цви-Гирш сын Тодруса-Иеошуа-Гешеля удостаивается места в шествии.

И словно для того, чтобы досадить Залманке, после каждого круга шествия богачи благодарили старшего шамеса, возвращая ему свитки Торы: «Дай Бог вам сил, реб Йоше!», а ему, младшему шамесу, и слова никто не говорил. Затравленный Залманка сбежал со ступенек арон-кодеша и от злости не знал, что и придумать. Никто, никто его не замечает! И тут же он нос к носу столкнулся со своим старым знакомым, приятелем, верным другом — с тем самым, которому он устраивал свадьбу.

Все утро простоял Калман среди старост и богачей, поближе к кантору и певчим; на душе у него было тягостно. Чтобы в Городской синагоге получить место в шествии, надо быть банкиром Бунимовичем! Ему же и словом не с кем перекинуться. Встрече с младшим шамесом Калман был рад не меньше, чем тот встрече с ним. Завязалась беседа: «Шолем алейхем[61], реб Калман», — «Алейхем шолем, реб Залман». — «Что вы стоите, реб Калман, точно нищий у входа, и не участвуете в шествии?» — «Где уж мне, реб Залман, удостоиться приглашения в виленской городской синагоге? Для этого надо быть банкиром Бунимовичем».

— Мой прихожанин, реб Калман, для меня такой же знатный человек, как банкир Бунимович! — воскликнул младший шамес и бросил взгляд на арон-кодеш. И увидел, что сам Бог помогает ему!

Реб Йоше перегнулся через перила и приветливо с кем-то беседовал. Залманка незаметно и ловко поднялся по ступенькам вверх, к арон-кодешу, достал свиток Торы и поспешно спустился вниз. Но реб Йоше уже успел обернуться и увидел, что Залманка понес свиток человеку, который выбрался из толпы навстречу ему с распростертыми руками и принял святыню. У старшего шамеса острый глаз ученого мужа, и он готов поклясться, что схвативший святыню человек — тот самый, который говорил с ним о хупе по записке полоцкого даяна. Когда он, реб Йоше, отказал, младший шамес устроил ему свадьбу и хвастался потом, что выдал замуж агуну.

— Выродок! — закричал реб Йоше младшему шамесу, который снова поднялся к арон-кодешу. — В день Симхас-Тойре в виленской городской синагоге ты вручаешь свиток Торы злодею народа Израилева, человеку, который живет с агуной, с замужней!

— А может, вы еще и побьете меня? — заносчиво взглянул на него Залманка. — Для меня реб Калман такой же почтенный прихожанин, как и банкир Бунимович. Вы желчью исходите оттого, что у меня есть свои прихожане! Вы думаете, я очень боюсь вашей приклеенной бороды? У полицейского на углу Тракайской, где истукан Тышкевича, тоже есть борода!..