Беседы о литературе: Восток - [56]

Итак, проповедник здесь выглядит, как грузчик, который подхватывает перекидываемый ему груз.

«“Придите ко Мне все отчаявшиеся в бесплодных усилиях. Придите ко Мне все отчаявшиеся в логике, не приводящей ни к чему, кроме мертвых законов…” Он раскрыл руки: “Потому что Я тот, Кто приемлет вас. Я взял на себя грехи мира. Я взял на себя его зло. Я взял на себя ваше отчаяние…”»

Понятно, что этот проповедник в книге Сент-Экзюпери говорит не от своего имени. Он говорит от имени Христа. И это понимает автор, и это понимают его слушатели, и это понимает он сам, этот неизвестный нам проповедник.

«Проповедник взволнован. “Из ваших страстей, скупых, жестоких и безнадежных, о нынешние любовники, Я сотворю человеческие чувства, – придите ко Мне. Из ваших плотских влечений, из вашей неудовлетворенности Я сотворю человеческое… придите ко Мне…” Бернис чувствует глубокое отчаяние этого человека… “Потому что Я тот, Кто возлюбил вас. <…> Один лишь Я могу вернуть человека самому себе”. Священник умолк. В изнеможении он повернулся к алтарю. <…> Он чувствовал себя нищим»[44].

Итак, «один лишь Я, – говорит Христос устами неизвестного священника в книге Антуана Сент-Экзюпери, – могу вернуть человека самому себе». Человек потерялся. Он ищет дорогу, ищет уже не дорогу даже, а самого себя и найти не может. Христос, только Христос может вернуть человека ему самому. Но это не всегда возможно, потому что люди сегодня забыли эту дорогу – дорогу, которая ведет к Богу.

Сегодня (когда я говорю это слово, то имею в виду, разумеется, эпоху Экзюпери, эпоху Второй мировой войны) забыли эту дорогу, потому что приравняли христианство, веру в Бога, Евангелие и Церковь к той культуре, которая осталась в прошлом, к той культуре, которая сегодня уже может быть только объектом изучения. Да, наверное, это действительно так, потому что мы знаем, что век XIX был веком массового ухода из Церкви, массового отхода от Бога, от веры. А в результате что? «Тоска. Это когда жаждешь чего-то, – пишет Экзюпери, – сам не знаешь чего. Оно существует, это неведомое и желанное, но его не высказать словом… Человек открыл в себе это море тоски и не знает, что с ним делать. Но вот идет она, эта страшная и чудовищная война. Ночь высится, как собор». Сравнение, на первый взгляд, кажется неожиданным.

Экзюпери вспоминает фронтовую школу, «приютившуюся в каком-то укрытии, сложенном из камня, словно жилище первобытного человека». «В этой школе, – говорит он, – один капрал преподавал ботанику. В грубых руках капрала был цветок мака. Он осторожно разнимал его лепестки, приобщая своих заросших бородами учеников к тихим таинствам природы. И солдаты слушали его с наивной тревогой. Они так старались понять, эти уже старые, очерствевшие от жизненных тягот люди. Но им сказали: “Вы – темные, вы – звери, вы только вылезаете из своего логова. Нужно догонять человечество!” И, тяжело ступая, они спешили вдогонку… Я присутствовал при пробуждении сознания, подобном прорастанию зерна. Родившись из глины в доисторической ночи, оно постепенно поднялось до Декарта, Баха или Паскаля, до этих высочайших вершин. Так растет дерево. Именно в этом таинство жизни. Только она вбирает питательные соки из земли и возвышает свой росток вопреки закону притяжения. Какое воспоминание – эта ночь, подобная собору… Душа человека, раскрывающая свои стрельчатые своды и шпили… И мы – караван паломников, бредущих по черной, иссохшей, усыпанной звездами земле».

Повторяю, идет Вторая мировая война. А что пишет Сент-Экзюпери? «Мы безотчетно ищем новое Евангелие, возвышающее нас над нашими временными верованиями, ведь из-за них проливается слишком много человеческой крови. Мы на пути к грозовому Синаю».

«Мы ищем новое Евангелие», – говорит писатель. Обратите внимание на слово «новое». Он не говорит о том, что человечество ищет другое Евангелие. Нет, именно новое. Евангелие всегда ново. «Заповедь новую даю вам»[45], – говорит Иисус ученикам в прощальной беседе. Новую не в том смысле, что она противопоставлена какой-то старой, прежней заповеди, а в том, что она новая навсегда, в том, что она всегда будет новой. Потом это место замечательно прокомментирует святой Ириней Лионский, который скажет о постоянной novitas, новизне христианства. И в конце концов во время Тайной Вечери Христос тоже говорит о Крови Нового Завета[46]. Латинский перевод этой фразы расшифровывает смысл греческого слова: нового и вечного, novi et aeterni testamenti. Что значит это прибавленное слово «вечный»? Оно не искажает, а раскрывает смысл греческого прилагательного: нового не в смысле антонима чему-то старому, нового не в смысле второго, но нового навсегда завета. Евангелие, когда берешь его в руки, удивляет тем, что эти слова уже напечатаны, тем, что краска успела высохнуть, потому что они всегда до предела новые.

«Мы безотчетно ищем новое Евангелие, возвышающее нас над нашими временными верованиями. Ведь из-за них проливается слишком много человеческой крови». Из-за тех временных верований, к которым пришло человечество в конце XIX и начале XX века.

«Один лишь Дух, коснувшись глины, творит из нее Человека!» – восклицает Экзюпери. Почувствовать Божье дыхание в этом мире, где всё так трудно, где, казалось бы, царствует дисгармония, абсолютно необходимо, потому что только тогда обнаружится выход из тех тупиков, в которые забрело человечество.