Беседы о литературе: Восток - [47]

Вернемся к стихам Лорки. К стихам, которые действительно не похожи на стихи никакого другого поэта.

Сон навсегда исчез, навек развеян!

В дождливый этот вечер

всем сердцем я измерил

трагедию осенних

рыдающих деревьев.

О тихую печаль

предсмертного смиренья

мой голос раздробился.

Сон навсегда исчез, навек развеян!

Навек! О Боже! Снег

ложится – беспредельный —

на бездорожье жизни

моей, и оробело,

чтобы застыть и сгинуть,

уходит заблужденье.

Вот и вода внушает:

сон навсегда исчез, навек развеян!

А сон, он бесконечен?

Его опора – эхо,

сырой туман, а сам

туман – усталость снега.

Мое сердцебиенье

мне говорит, что сон навек развеян.

В дождливый этот вечер

всем сердцем я измерил

трагедию осенних

рыдающих деревьев.[36]

Вот она – потрясающая тоска Лорки, та тоска, о которой писал в своей книге его брат Франсиско, та тоска, о которой знаем мы все по его стихам. Та тоска, которая сродни той самой «ночи чувств», о которой некогда писал святой Хуан де ла Крус, поэт и мистик, так любимый Лоркой. Мне хочется привести вам еще один прозаический фрагмент, в котором Федерико Гарсиа Лорка говорит о том, что такое тоска.

«Несколько лет назад, бродя в окрестностях Гранады, я услышал пение деревенской женщины, которая укладывала спать своего ребенка. Давно я уже замечал, как печальны колыбельные песни нашей страны, но никогда раньше я так остро не чувствовал эту истину. Подойдя ближе к певице, чтобы записать песню, я увидел, что это была хорошенькая бойкая андалузка, без малейшей червоточины меланхолии. Но живая традиция совершала в ней свою работу, и она добросовестно выполняла приказ, будто прислушиваясь к властным древним голосам, которые шумели в ее крови. С тех пор я начал собирать колыбельные песни всех провинций Испании. Я хотел узнать, каким образом убаюкивают своих детей женщины моей родины. И через некоторое время у меня создалось впечатление, что Испания выбирает мелодии самой глубокой печали, тексты самой унылой выразительности, чтобы окрасить первый сон своих детей».

Испания… Без ее пейзажей, без ее музыки, без ее народной поэзии, без той стихии, в которой живет испанский народ, невозможно себе представить творчество Лорки. И вместе с тем оно всемирно, и вместе с тем этот поэт, переведенный сначала на английский и французский, потом на итальянский, русский, польский и десятки других языков, читается по всему миру и звучит одинаково прекрасно на всех языках. В испанском он сумел разглядеть всемирное. И в этой испанской печали и тоске он сумел услышать и нашу печаль, и нашу тоску, и нашу «ночь чувств», в которую мы иногда погружаемся и выйти из которой нам может помочь только Бог.

Испанский город, вера христианская в католической Испании – эта тема для Лорки и знакомая, и дорогая, и внутренне бесконечно нужная и оправданная.

Повторяю, что Лорку при этом трудно назвать католиком. Его, быть может, нельзя вообще назвать верующим человеком. Но можно смело повторить, что Бог постоянно присутствовал в его жизни и в его поэзии. Лорка не говорит о вере (это было бы нечестно), но он рассказывает нам о том, чтó чувствует. А в том, чтó чувствует этот поэт, удивительным образом присутствует Бог.

Одной из удивительных черт поэзии Лорки является его простота, простота его стихов, простота языка, которым он пользуется, простота тем и образов. «Я люблю во всём простоту, – писал Лорка. – Жить просто я научился в детстве, в нашей деревне. Я ведь родился не в Гранаде, а в деревне. У меня деревенское детство. Пастухи, поля, небо, одиночество… Крайняя простота. Я очень удивляюсь, когда у меня находят неологизмы, поэтические смелости. Я ничего не придумываю сам. Всё из жизни. А если кому кажется необычным, так это потому, что необычно само это простое и редкостное отношение к жизни: слышать и видеть».

Вот, наверное, в силу этого особенного отношения к жизни, которое Лорка охарактеризовал двумя инфинитивами – «слышать» и «видеть», и чувствовал поэт так хорошо Божье присутствие в мире.

Повторяю, что простота поэзии Лорки – это что-то парадоксальное. Иногда даже нет необходимости знать испанский, чтобы понять стихи этого поэта, до такой степени они просты.

Если умру я —

не закрывайте балкона.

Дети едят апельсины.

(Я это вижу с балкона.)

Жницы сжинают пшеницу.

(Я это слышу с балкона.)

Если умру я —

не закрывайте балкона.[37]

Я думаю, что эти стихи можно прочитать на одном из первых уроков испанского языка, когда школьники или студенты только начинают его учить. А вместе с тем это одна из вершин испанской поэзии. Той самой поэзии, в которой было так много сложного, в которой было так много барокко. Прежде всего – в стихах Гонгоры, которого иной раз с трудом понимают и большие специалисты, к стихам которого надо писать многотомные комментарии, потому что иначе в них почти невозможно разобраться. Да и у Кальдерона, у Лопе де Веги, у Сервантеса – у каждого из них так много сложного. И вдруг эта потрясающая, удивительная, парадоксальная простота! Простота – и невероятная, фантастическая глубина; глубина удивительного поэта.

«Как ты думаешь, – спросил Лорку один журналист во время интервью (это было в 1936 году), – поэзия приближает нас к миру иному или наоборот – развеивает грезы об ином мире?» Как ответил на этот вопрос Лорка? «Нечасто задают такие трудные вопросы. Твой вопрос рожден мучительной метафизической тревогой, сжигающей тебя. Нельзя понять, если не знаешь тебя, почему ты спрашиваешь об этом. Поэтическое творчество – тайна великая есть, такая же вечная тайна, как рождение человека. Слышишь голоса, а чьи они – неведомо. И зачем знать, чьи они и откуда? Я не печалюсь о своей смерти, как не печалился о рождении. Я вслушиваюсь и различаю голос природы и голоса людей, упиваюсь ими, учусь у них, не претендуя на знания, и стараюсь не приписывать ничему того смысла, который еще неведомо, есть ли. Ни у кого нет ключей к тайне мироздания. Нет их и у поэта».