Беседы о литературе: Восток - [46]

Во времена диктатуры Франко Мануэль де Фалья уехал из Испании и последние годы своей жизни прожил в Латинской Америке. Там его навестил известный испанский поэт Рафаэль Альберти. «Однажды утром, в конце зимы, – пишет Альберти, – это было в 1946 году, я и мои два друга: пианист и знаменитый музыкант, король лютни Пако Агилар, – постучали в дверь дома, который больше походил на обитель затворника. Нет, вовсе не среди темных холмов нашей андалузской Кордовы затерялся этот дом, хотя именно там мечтал найти в недалеком прошлом уединение человек, к которому мы пришли. У здешних гор было иное имя, а прелестный городок, приютивший старого ангела-отшельника, назывался Альта-Грасия. И стоял он на аргентинской земле. Утро выдалось чудесным. Кипарисы, апельсиновые деревья, терпкий аромат акаций в полном цвету, едва уловимое дыхание фиалок встретили нас в солнечной тиши сада, который окружал обитель… нет, дом по имени Лос-Эспинильос, где Мануэль де Фалья, дон Мануэль жил добровольным изгнанником в далекой дали от родной Гранады, давно ставшей для него кладбищем, где столько дорогих могил».

Напоминаю вам, что наша сегодняшняя передача посвящена творчеству и духовным исканиям Федерико Гарсиа Лорки и сейчас мы читаем с вами фрагмент из воспоминаний Рафаэля Альберти, в которых он рассказывает о своей поездке в Аргентину к Мануэлю де Фалье, удивительному композитору и человеку потрясающей веры, настоящему христианину, вера которого оказала очень большое воздействие на духовное развитие Федерико Гарсиа Лорки.

«Бряцание задвижек, стук дверей, и вот наконец перед нами – великий музыкант. Маленький, сгорбленный, подчеркнуто учтивый, в длинном до пят темно-сером пончо грубой вязки, которое напоминало монашеское одеяние. Дон Мануэль, сухонький монах, молча обнимает нас, взволнованных долгожданной встречей, а потом ведет на прогретую солнцем галерею, и там Мария дель Кармен, единственная и бесконечно преданная ему сестра, предлагает нам выпить в честь встречи белое вино из Санлукар-де-Баррамеда. Я собрался было спросить у дона Мануэля, как играл на рояле Лорка у него в гостях, в тихой интимной обстановке прелестного дома Ave Maria на берегу реки, но с грустью подумал, что Мануэль де Фалья не станет говорить. Ему мучительно вспоминать о друге. Можно считать, – пишет Рафаэль Альберти, – что Лорка достиг поэтической зрелости, когда ему удалось благодаря заботам великодушного дона Мануэля войти в неизведанный мир, противостоящий риторике. Этот мир – святая святых истинно народного искусства, его чистая, живая и печальная сердцевина».

Я, честно говоря, не очень люблю Рафаэля Альберти, но эта фраза мне кажется чрезвычайно глубокой. Мануэль де Фалья, по мнению Альберти, помог Лорке войти в «неизведанный мир, противостоящий риторике». Ведь именно там, где кончается риторика, начинается поэзия. Именно там, где кончается риторика, начинается и реальная встреча с Богом, реальное прикосновение; а Лорка – это поэт, который, несмотря на то что декларировал свою непричастность к вере в Бога, умел к Богу прикоснуться.

«Дон Мануэль, – пишет Рафаэль Альберти, – прекрасно знал, что мне известно многое об их дружбе от самого Федерико, который с радостью рассказывал решительно всё в те годы, когда я стал приходить в Студенческую резиденцию. И все же хотелось услышать какие-то новые подробности о той удивительной и беспримерной дружбе всеми признанного прославленного композитора с поэтом, который только начинал тогда свой творческий путь. Я одумался, смирился и даже не спросил дона Мануэля о кукольном спектакле, который они устроили для детей в доме Лорки 6 января, в праздник Поклонения волхвов».

Вот, мне кажется, живая иллюстрация того, как великий испанский композитор и всему миру известный поэт, такие разные и такие, казалось бы, несовместимые, были абсолютно необходимы друг другу. Лорка был трудным, очень трудным человеком. Лорка был именно лириком. Лорка был человеком, который всё без исключения чувствовал чрезвычайно остро. Именно эта острота чувства, быть может, есть главная характерная черта его творчества и его личности в целом.

Я хочу привести фрагмент из еще одних воспоминаний – из книги, которую оставил друг Лорки Сантьяго Онтаньон. «Лорка, – пишет он, – знал все старинные песни. Изредка он пел канте-гранде, песни кадисских цыган, что поют, разрывая на себе рубаху. Я, правда, обещал не говорить о поэзии, но всё же скажу, что Лорка весь целиком, внешне и внутренне, дав полную волю страсти, воплотился в некоторых строчках его романсеро. К примеру, когда Федерико что-то нравилось, когда что-то задевало его, так что мурашки шли по коже, он стискивал зубы, резко сжимал руку в кулак и вдруг, толкнув изо всех сил собеседника, начинал говорить не переставая. “Любовь моя, цвет зеленый, зеленого ветра всплески…” Эти строки – портрет Федерико, вернее, его отражение. И эти: “Сумрак, серебряный сумрак ночи, колдующей ночи…” Вот истинный Лорка. Тоска, скорбь, страсть, укрощенная и в то же время не знающая удержу, запечатлеть которую дано лишь великим поэтам». Так писал о Федерико Гарсиа Лорке его друг Сантьяго Онтаньон.