Беседы о литературе: Восток - [38]
Transcendere… Выходить за привычные границы, переступать через пределы, осваивать новые области, не останавливаться на том, что стало давно привычным, жить не в искусственном мире, не внутри парника или теплицы, а выходить в ту реальность, которая открыта всем ветрам и которая иногда кажется страшной и неуютной. Что же касается музыки Шютца, Телемана или Скарлатти, что касается древних и средневековых поэтов и философских трактатов, таких, как, например, трактат Николая Кузанского (это имя часто мелькает на страницах «Игры в бисер»), то всё это имеет смысл и оказывается по-настоящему ценным только в реальности, а не в том искусственном мире, который создавали вокруг себя жители Касталии.
Итак, нести с собой вперед в заплечной сумке накопленное человечеством – вот та идея, которой кончается трагический и печальный по форме (напоминаю, он писался во время Второй мировой войны), но на самом деле – удивительно светлый и радостный роман швейцарского писателя Германа Гессе.
Когда этот роман появился, он действительно «сделал эпоху», его читали и перечитывали, пытались жить по тем законам, которые в нем писаны, пытались стать новыми касталийцами, или вторыми касталийцами. А в общем, конечно, мы все приходили к тем выводам, к которым пришел сам Йозеф Кнехт.
Объясните, пожалуйста, что значит название романа. При чем тут бисер?
По-немецки роман называется Glasperlenspiel. Spiel по-немецки – игра, на латыни – ludus. Игра не в том смысле, в каком бывает игра «в прятки» или «в жмурки». Нет, игра в том смысле, в каком играют на рояле или на скрипке. Игра бусами, которые сделаны из стеклянного жемчуга. Один из героев романа заменил нотные знаки на эти бусины. Таким образом, музыка стала записываться в виде картины из жемчужин. Жемчужинами мы называем лучшие произведения в музыке и в поэзии. Мы говорим: «Это настоящая жемчужина», – про стихи Тютчева или Фета, про музыку тех же Шютца, Рамо или Куперена. Вот, наверное, [смысл названия] – обращение к жемчужинам, жизнь среди жемчужин, жемчужная игра…
Не надо ли нам по-богословски просто не брать в свой жизненный багаж всю культуру, а сделать из нее какие-то, так сказать, выжимки?
А кому мы поручим делать эти выжимки? Один делает одни выжимки, другой – другие выжимки. Это путь к субъективизму. Вúдение у каждого свое. По-моему, на эту тему очень хорошо отвечает совсем еще молодому Кнехту Магистр музыки. Я напоминал вам как раз эти два текста. Как Вы сегодня, юный Йозеф Кнехт говорит: «Ах… если бы существовало некое учение, нечто, во что можно было бы верить! Кругом только одни противоречия, всё разбегается в разные стороны, нигде нет ничего определенного. Всё можно истолковать так, а можно и наоборот. Можно толковать всемирную историю как развитие и прогресс, а можно видеть в ней только упадок и бессмыслицу. Неужели не существует истины? Неужели не существует истинного и непреложного учения?»
Вот такое «истинное и непреложное учение», какие-то выжимки из культуры хочет видеть Кнехт. А Магистр музыки на это ему отвечает: «Истина существует, дорогой мой! Но “учения”, которого жаждешь ты, абсолютного, совершенного, единственного, умудряющего учения, не существует. Да и не следует тебе мечтать о совершенном учении, друг мой, стремись к совершенствованию самого себя. Божественное в тебе, а не в понятиях и книгах». Так говорили на самом деле исихасты. «Истина, – говорит Магистр музыки, – должна быть пережита, а не преподана».
Каждый из нас, пережив истину, может сделать эти выжимки, но только для себя самого. Я думаю, многие из нас уже сделали эти выжимки, о которых Вы говорили нам только что, но только каждый и каждая – для своего личного пользования. Одно взял в свой рюкзак, чтобы идти вперед с этим багажом, я, другое взяли Вы, а наши слушатели – каждый свое. Кто-то уже взял, кто-то еще собирает этот рюкзак – каждый из нас его собирает до конца своей жизни.
Если я не ошибаюсь, Вы читали перевод Апта. А что Вы можете сказать о переводе Аверинцева? Какому переводу Вы лично отдали бы предпочтение?
Нет, я как раз все прозаические тексты, которые сегодня использовал в передаче, читал из старого перевода Всеволода Розанова и Каравкиной, того перевода, который вышел в 1969 году и который мне очень дорог. Потому что я, очень плохо читающий по-немецки, прочитал роман именно в этом переводе. Стихи Йозефа Кнехта здесь, в издании 1969 года, переведены Сергеем Сергеевичем Аверинцевым и переведены блестяще. Что касается стихов в переводе Апта, они мне нравятся значительно меньше, но не потому, что я не люблю Соломона Константиновича как переводчика, но потому, что Аверинцев почувствовал именно в этих стихах что-то такое, что, может быть, не всегда мог увидеть Апт. Но данное стихотворение, «Ступени», на тему латинского глагола
