Беседы о литературе: Восток - [39]
Простите, что я опять звоню. Не является ли Священное Писание и Священное Предание тем критерием, согласно которому можно делать из культуры свои выжимки?
Мне кажется, что Священное Писание об искусстве почти ничего не говорит. Священное Писание содержит в себе тексты, которые, безусловно, связаны с искусством, потому что они написаны стихами, и разными стихами; потому что они состоят из слов; потому что у них, как у псалмов, была когда-то музыка, они не просто были написаны, но звучали. Наконец, Священное Писание связано с культурой, потому что на его тексты во все времена писалась музыка, самая разнообразная и самая неожиданная. Да, безусловно, Священное Писание как-то связано с культурой и побуждает культуру к развитию, но все-таки тех эстетических критериев, которые Вы бы хотели там найти, оно в себе не содержит. И слава Богу, что не содержит, потому что Священное Писание и Христос через Священное Писание прежде всего призывают к свободе и к осознанному личному выбору.
В этом романе интересно еще и то, что фамилия главного героя, Кнехта, переводится с немецкого как «слуга», «раб». Мне так кажется, что вначале он был рабом этой игры, а потом взбунтовался и ушел.
Не взбунтовался и ушел, конечно, а начал освобождаться и ушел. Все-таки бунтовать и освобождаться – это вещи совершенно разные. Спасибо, что Вы напомнили об этом, потому что как раз с тем, что героя зовут Йозеф Кнехт, связано появление его тезки или его тени в одной из вставных новелл романа – в повести о двух отшельниках на Востоке, одного из которых зовут Иосиф Фамулюс. На латинском языке famulus означает то же самое: слуга, служитель, ученик.
А все-таки зависит или не зависит от информации свобода собравшихся в Касталии?
Свобода собравшихся в Касталии… Вероятно, эта свобода ограничена не информацией, а их оторванностью от реальной жизни, от реального горя и реальной радости, их оторванностью от земли, на которой мы все живем и – что упорно подчеркивает Гессе практически от начала до конца романа – оторванностью от исторического процесса. Люди Касталии принадлежат игре – этой науке и исполнению, интерпретации и изучению музыки, поэзии, филологии, математики. Но они не принадлежат друг другу и они не отвечают друг за друга. Только тогда культура обретает смысл, подчеркивает Гессе в конце концов, когда мы принадлежим не только культуре, но и друг другу.
Мне кажется, что потрясающее воздействие романа на советского человека было в том, что Касталия, изображенная в начале романа, так пленяет мысль, пленяет душу, что, кажется, выше этого ничего нет. И когда Гессе проводит через нее читателя и оказывается, что за этой Касталией открывается новая высота духа для Кнехта и он уходит оттуда, а за этой высотой еще высота… понимаешь, что дорога к совершенству бесконечна, что она не заканчивается этим чисто интеллектуальным занятием кастальских жителей, а уходит в другое измерение, к людям, в измерение поистине христианское. И наша тяга к уходу во внутреннюю эмиграцию, в интеллектуализм сначала поощряется Гессе, а потом им же полностью опровергается.
Да, Вы абсолютно правы. Это очень хорошее, очень тонкое замечание. Потому что как раз для многих читателей было понятно начало романа и совершенно не был понятен его конец. Начало романа – описание Касталии, описание игры и упоения этой игрой – провоцировало очень многих из нас именно на внутреннюю эмиграцию, на эмиграцию в библиотеки и в концертные залы, на эмиграцию в собственную комнату, где за роялем среди нот и старых книг можно было найти свой мир. Но дальше, буквально через какие-то десять – пятнадцать страниц, оказывается, что это не выход: ни Касталия, ни внутренняя эмиграция, ни та искусственная жизнь среди культивируемой нами музыки, литературы, филологии – не выход.
Поэтому думаю, что не одну сотню людей Гессе все-таки вывел к концу чтения романа – может быть, не по первому, а по третьему, по пятому разу – из ухода во внутреннюю эмиграцию и вернул нас России, вернул нас реальности, вернул нас нашим друзьям, людям вокруг нас.
Существует мнение, что Гессе взял за основу своего романа «Феноменологию духа» Гегеля. Это видно из того, как главный герой показан в своем развитии: как из раба игры он превращается в человека, идущего на служение.
Ну, не только «Феноменология духа» стала одним из источников этого романа. На самом деле, если писать к «Игре в бисер» комментарий, то, конечно, он растянется на десятки томов, потому что буквально в каждой фразе вы просматриваете какие-то реминисценции и аллюзии на что-то. Так, отец Иаков, тот бенедиктинец, о котором я упоминал, по общему мнению – это стилизованный портрет историка Якоба Буркхардта, а предшественник Йозефа Кнехта на посту Магистра Игры Томас Фондертраве – это Томас Манн, с которым Гессе дружил и спорил, которым Гессе восхищался и в котором многое не принимал. Но можно найти и множество других параллелей, повторяю, аллюзий и реминисценций в этом романе, который хотя и комментировался многократно блестящими историками, литературоведами и специалистами в самых разных областях знания, но, конечно, до сих пор еще не прочитан до конца.
