Беседы о литературе: Восток - [41]

Так действует человек из массы. Так действует масса в целом. «Уживаться с врагом! Управлять оппозицией! Не кажется ли уже непонятной подобная покладистость? Ничто не отразило современность так беспощадно, как то, что [остается] всё меньше стран, где есть оппозиция. Повсюду аморфная масса давит на государственную власть и подминает, топчет малейшие оппозиционные ростки. Масса – кто бы подумал при виде ее однородной скученности! – не желает уживаться ни с кем, кроме себя. Всё, что не масса, она ненавидит смертно».

Мне кажется, что последняя фраза чрезвычайно значима, потому что в ней Ортега дает действительно блестящее определение того, что такое масса. «Масса… не желает уживаться ни с кем, кроме себя. Всё, что не масса, она ненавидит смертно». Это страшное явление – ненависть к тому, что не похоже на тебя – распространилось в основном в XX веке.

«Кто поручится, что диктат массы не принудит государство упразднить личность и тем окончательно погасить надежду на будущее?» Упразднение личности – с ним мы имели дело и в фашистской Германии, и в Советской России; и сегодня, конечно же, тоже находятся силы в обществе, которые бы хотели, чтобы право на свое мнение, право на оригинальность, право остаться в меньшинстве было у человека отобрано.

Когда сегодня мы спрашиваем друг друга: а все-таки что должно быть кардинальной идеей для человечества на рубеже XX и XXI веков? – то всё больше и больше политологов, социологов, философов, богословов отвечают на этот вопрос абсолютно одинаково: право для меньшинства оставаться самим собой, право на свои взгляды, право на свое вúдение мира, на свою точку зрения. А это право всё более и более отбирается у человека. Причем если в Германии во времена нацизма или в СССР восстание масс имело политический характер (навязывалась политическая система, тоталитаризм в политике полностью подминал под себя личность), то в сегодняшнем мире дает о себе знать тоталитаризм в иных формах, в том числе в форме религиозного фундаментализма, как это мы видим на примере арабских стран, где религия вводится, утверждается и навязывается обществу насильно; где человека не спрашивают о том, верит он или нет, и если не верит, то почему ему трудно поверить, – нет, его просто заставляют быть таким, как все. Вот еще один, абсолютно новый поворот того феномена, который Ортега-и-Гассет назвал в 1930 году «восстанием масс».

Масса, довольная собственной неотличимостью, «сминает всё непохожее, недюжинное, личностное и лучшее. Кто не такой, как все, кто думает не так, как все, рискует стать отверженным». Так было с Иосифом Бродским в 1960-е годы, когда его отвергла советская литература, когда его отвергло общество именно потому, что он был не таким, как все. Но если мы посмотрим теперь, из конца 1990-х, на литературу 1960-х годов, то поймем, что именно Бродский был единственным настоящим поэтом в ту эпоху.

Я помню, как одна моя старая приятельница, Елена Александровна Яновская, говорила о своих соседях по огромной коммунальной квартире в одном из арбатских переулков: «Они всем довольны, им ничего не нужно, им хорошо». Действительно, у этих людей было по одной комнате на семью. У этих людей всегда была картошка и колбаса за 2.20, сковородка, чтобы жарить эту колбасу, и телевизор, который можно было включить и смотреть по нему всё, что показывают. Она, Елена Александровна Яновская, была абсолютно права: ничего другого этим людям нужно не было. Потому что они гордились, действительно гордились тем, что они такие же, как все, что у них нет никаких особых желаний, никаких особых стремлений, никаких требований ни к себе, ни к людям вокруг. Наверное, отсутствие требовательности к себе самому – это уже начало слияния с массой; и невероятная агрессивность по отношению к тому, кто на тебя не похож, к тому, кто из массы выпадает, к тому, кто от массы отличается. Эта агрессивность и губительна, и страшна и, главное, чрезвычайно заразительна.

Когда книга Ортеги вышла в свет, то очень многие ее читатели решили, что это своего рода смертный приговор для европейской цивилизации. Приговор, а вернее, конечно, диагноз: Европа больна смертельно. Однако если эту книгу Ортеги сравнить с остальными его текстами, то мы поймем, что это диагноз болезни тяжелой, опасной, но вовсе не смертельной. Есть выход: личная свобода, индивидуальная честность, требовательность к себе самому, желание не сливаться с другими, а быть самим собой, сохраняя свое «Я», желание расти и вырастать, внутренне обновляться, не соглашаться ни с чем заранее, не принимать готовых идей, а пытаться понять их сначала. И главное – не идти вслед за толпой.

Ортега сознательно не употребляет слово «толпа». Он говорит о массе, где все сливаются воедино; о массе, которая начинает напоминать что-то вроде песка, смешанного с цементом; о массе, которая становится серой, в которой один ее фрагмент абсолютно неотличим от другого; о массе, которая заполняет собою всё и отвергает всё, что на нее не похоже. Это вот стремление отвергнуть, выкинуть за борт того, кто на тебя не похож, того, кто почему-то оказался другим, того, кто думает не так, как все, – это очень опасное стремление.