Беседы о литературе: Восток - [43]

Я напоминаю вам, что мы с вами говорим сегодня о Хосе Ортеге-и-Гассете и его книге «Восстание масс». Мы говорим и о том, как не стать массой, как остаться личностью в условиях, порою очень трудных, в условиях, когда масса засасывает; когда человек – затравленный, уставший, испуганный – уже хочет стать таким, как все, хочет слиться с этой массой, спрятаться в ней, только чтобы его не трогали, только чтобы его не травили; когда человек, еще утром замечательный – вечером уже вливается в массу. Это как раз то, о чем говорил Эжен Ионеско, вспоминая, как в годы фашизма в Румынии люди, и его друзья в том числе, тоже заболевали «носорожьей болезнью» по одной лишь причине: потому, что им становилось невмоготу сопротивляться агрессии массы.

Я думаю, что то, что Вы говорили о массе, относится и к тем, кто считает себя меньшинством. Человек, считающий себя меньшинством, превращается в свою противоположность, включая и ту Вашу знакомую, которая критиковала своих соседей, отработавших день, изо дня в день, за то, что они довольны своей жизнью.

Мне кажется, что, когда человек свободен, он никогда не превратится в свою противоположность. Что же касается населения московских коммуналок, то, увы, люди все именно потому и жили так нелепо и бесцветно, что в большинстве своем работали вполсилы, думая о том, как бы что-то унести с работы, как бы уклониться от какого-то дела. Настоящие же работяги всегда были абсолютно оригинальны, они всегда были неповторимы.

Я помню, пришлось мне как-то столкнуться с одним человеком. Это было в Подмосковье, а сам этот человек был рабочим, который налаживал систему автономного отопления в маленьких домах. Меня поразило то, что его соседи по подъезду и люди вокруг него называли этого человека «отец Николай». А был это на самом деле самый обычный работяга. Потом как-то пришлось мне к нему зайти, чтобы попросить его о помощи, по одному маленькому делу. Я увидел дома у него иконы. Это было еще в те времена, когда иконы были только у верующих людей и когда основная масса сегодняшних религиозных агитаторов еще заседала в парткомах и профкомах (часто приходится сегодня встречать профессоров православных учреждений, которых я помню по эпохе их партийной карьеры). Этот «отец Николай», конечно, никаким священником не был, но над ним смеялись потому, что он не пьет, не курит, не матерится, и потому, что он ходит в церковь. Над ним смеялись его соседи, его называли «отцом» и «попом», в общем, даже не в шутку, а издеваясь.

Прошло, наверное, лет пятнадцать или даже двадцать. Я, будучи в отпуске, служил там неподалеку в одном из вновь открытых храмов, уже облачился перед литургией. В алтарь входит постаревший, но всё тот же «отец Николай», который так и не стал священником, который до сих пор выходит со свечой во время чтения Евангелия, который так и остался абсолютно неповторимым, уникальным и ни с кем не сливающимся в массу человеком. А это, повторяю, простой рабочий; это человек, который вкалывал всю свою жизнь по 10–15 часов в сутки. И он сумел не слиться с массой.

Поэтому аристократы есть везде: они есть среди крестьян, среди рабочих, среди медсестер и сиделок в больницах, они есть среди учителей начальных школ, они есть среди продавщиц в магазинах. И часто их не хватает среди тех, кто считает себя аристократами. Поэтому аристократия, о которой говорит Ортега, – это не совсем то дворянство, которое попадает в списки родовитых фамилий в готские альманахи и другие подобные издания. Нет, тот «готский альманах», который действительно значим, никогда не будет издан, потому что там очень много имен абсолютно никому не известных, но при этом удивительных людей, которым хочется подражать.

Моему ребенку 11 лет. После того как я перевела его в простую школу после православной гимназии, он стал объектом насмешек и нападок. И теперь он хочет быть как все: металлисты и всё такое… Что мне делать? Искать другую школу? Но это будет уже четвертая школа. Ведь ребенок потерян…

Он не потерян, я запрещаю Вам так говорить. Ваша задача – просто больше давать ему чего-то настоящего. Ездить с ним за город; может быть, потратить все деньги, которые у Вас есть, и поехать куда-нибудь или в Питер, или на море, или на Соловки, или просто на Волгу… Показать ему что-то такое, что будет по-настоящему значимым, а не знаковым, как черная куртка или перчатки с обрезанными пальцами. Показать ему что-то, что его перевернет, что сделает его иным, что поможет ему не сломаться. Знаете, ведь не защищая от среды, а просто давая человеку что-то подлинное – мы только этим можем ему помочь. Человек, у которого выработается иммунитет ко всему дурному вокруг нас, не потеряется нигде: ни в тюрьме, ни в самом дурном обществе.

А если мы будем наших детей защищать, оберегать, пытаться выращивать в тепличных условиях, мы не выработаем у них этого иммунитета. Поэтому давайте Вашему сыну больше настоящего. Читайте с ним вслух классическую литературу; если ему двенадцать или тринадцать – Жюля Верна, «Детей капитана Гранта» и «Таинственный остров», если ему шестнадцать – «Войну и мир» и Достоевского. Читайте с детьми вслух, говорите с ними серьезно, делитесь с ними вашими проблемами, не бойтесь ваших детей и не бойтесь выслушать от них совет. Вот что необходимо для того, чтобы у человека появилась сопротивляемость к тому дурному, что есть вокруг нас. Возите их, куда вы только можете, в другие города, в те места, которые запомнятся навсегда; в те места, где ваш сын или ваша дочь, внуки ваши столкнутся с чем-то подлинным, настоящим. Понимаете, в нашей жизни слишком мало настоящего. Это и делает наших детей, наших младших такими нежизнеспособными. Поэтому путь, о котором думаете Вы – спрятать его в новую теплицу, – заведет человека в тупик.