Береговой ветер - [9]

В полной боевой готовности они стояли глаза к глазам, ресницы к ресницам, и, не мигая, глядели друг на друга в упор. Оттого, что они глядели долго, лица их стали казаться им необычайно большими, великанскими, незнакомыми, и каждый из них боялся шевельнуться из опасения, чтобы тот великан не принял это за попытку его ударить. Они жарко дышали друг другу в лицо, обоим было душно, хотелось свежего воздуха, но отвернуться было рискованно. Простояв так до полного отупения, они медленно-медленно разомкнулись, неслышно пятясь в противоположные стороны и продолжая смотреть один на другого пристально, дико, незнакомо.

Ерша в этот день они больше не видали.

5

Вначале, когда ветер пробовал дуть то в одном направлении, то в другом, море и вблизи и вдали легонько задергалось, заплескалось каждой своей точкой, словно на всей его поверхности до самого горизонта вдруг засверкали в солнечных лучах миллионы миллионов рыбьих чешуек. Потом, когда ветер выровнялся и начал дуть только в одну сторону, по всей глади воды рассыпанным строем побежали маленькие белые волны, словно быстро-быстро поплыли, устремленные в одну сторону, приподняв из воды свои белесые головы, большие рыбины. Казалось, перед глазами ребят открылось бесконечное стройное шествие рыб, торопливо уплывающих в невесть какую даль, в чужие, незнакомые страны.

Вскоре море заволновалось и у самого берега зашелестело на песке, забулькало среди камней, зашевелилось у подножия скал.

И сразу от всего безграничного водного простора резко дохнуло в берег крепкими запахами: освежающей соленой влагой, потревоженными зыбью йодистыми водорослями, разлагающейся рыбой и рачками.

Вода у берега с песчаным дном, минуту назад прозрачная, нежно-зеленая, теперь замутилась и стала непроницаемой, голубовато-серой, цвета старой полыни. И уж нигде-нигде не было видно дна моря, и всюду казалось оно теперь одинаково глубоким, одинаково таинственным, одинаково грозным…

Мальчики с удочками в изъеденных солью руках по-прежнему сидели на своих островках. Но теперь вокруг островков была уже не тихая, зеркальная гладь, а плескались и хлюпали со всех сторон гребешки волн.

Волны сперва только как бы дразнили рыболовов: еле коснувшись скалы, они тотчас же скатывались обратно в море. Потом стали усиливаться, поднимались выше и угрожали смыть мальчиков с камней. Теперь им приходилось все время быть начеку и думать не только о рыбе, но и о собственной безопасности.

Ничего не ловилось. К тому же садилось солнце, напоминая о том, что дню скоро конец…

- Это хорошо, что вода замутилась, - говорил

Санька, - по крайней мере, рыба будет смелее браться.

Митька молчал.

- Слава богу, дело идет к вечеру, - минут десять спустя снова успокаивал себя и товарища Санька. - За день она проголодалась, пробегалась и скоро начнет браться как бешеная.

Митька продолжал молчать.

- Утренний клев, можно считать, пропустили, зато вечерний не пропустим, не-ет, - ухмылялся Санька, когда прошло еще минут десять.

Митька не отзывался. Ему стало прохладно, по вечернему грустно, захотелось домой. И почему-то вдруг стало так жаль добрую, заботливую мать и не видящих ничего, кроме бедности, двух маленьких, слабых сестренок…

- Наверно, крупная зацепила, - прервал Митькино раздумье Санька. - Что-то здоровое трепыхается: наверно, какая-то попалась. И не одна. Две. На обоих крючках. Таких пару вытащить, и они нам весь день оправдают.

Но на Митьку и это не действовало.

Откуда-то издалека к берегу начало прибивать волнами разную дрянь: бутылочные пробки, поломанные деревянные ложки, пропитанный водой прыщавый огурец, кисть дикого мелкого незрелого винограда…

Волны уже пенились и перекатывались через камни, на которых сидели рыболовы. И им приходилось все больше сжиматься.

- Буря, - заметил невесело Митька, отворачивая сердитое лицо от Саньки.

- Это ничего, что буря, - сказал Санька и вдруг неожиданно вскочил на ноги и отважно скомандовал себе и товарищу: - Раздевайся догола! Не дрейфь! Не будь бабой! Не поддавайся волне!

Он стащил с себя рубаху, чуть не разорвав ее, и швырнул на берег. Митька, зябко потоптавшись на месте и сутулясь, как старик, вяло проделал то же самое. И через минуту оба они, голые, обливаемые стынущей водой, сидели по-прежнему с удочками в руках на мокрых, скользких камнях и дрожали от холода. С них текло, как с камней, на которых они сидели.

Щелкая челюстями от стужи, Санька шамкал, как беззубый старик:

- Это хорошо, что зыбь. Я рад… Теперь волна всю рыбу погонит из глубины к берегу, прямо на нас…

Мить, а ты радый?

Митька ничего не отвечал. Хмурый и недовольный, он смотрел в пространство.

Он хотел возразить, что в зыбь вся рыба уходит в глубину, в океан, но холод свел его челюсти, и он только поэкал и потряс головой.

- Вот доест эту наживку, тогда пошабашим и айда домой, - уже несколько раз обещал Санька, а сам украдкой снова и снова наживлял.

Солнце село; море сделалось сначала красновато-фиолетовым, а затем черным; быстро стыли песок и камни; под земляным откосом, под обломками скал, кого-то подстерегая, притаились густые тени. Со степи к морю неслышными шагами кралась безлунная, темная ночь. Мальчикам вдруг стало как-то не по себе. В сердце запала тоска, и они с грустью почувствовали, что пришла осень, что лету конец, что они уже ходят в училище и будут ходить долго, изо дня в день - целую длинную зиму. Подкатывало к горлу. Хотелось плакать…