Николай Никандров
Диктатор Пётр
Рассказ
I
- Опять проворонили! – кричал он на семью, созвав всех специально для этого в столовую.– Опять недоглядели! Почему дали заплесневеть этому кусочку хлеба! Почему своевременно не положили его в духовку, чтобы засушить на сухари! Может, в трудную минуту он кому-нибудь из нас жизнь бы спас! Зачем же тогда печку топить, дрова переводить, если у вас пустая духовка стоит! И почему я всегда найду, что в духовку поставить, чтобы жар даром не пропадал, а вы никогда даже не подумаете об этом! О чем вы думаете? В-вороны!!!
Мать Петра, старушка Марфа Игнатьевна, его сестра, вдова, Ольга и ее дети, Вася, десяти лет, и Нюня, восьми, думая, что выговор уже кончен, косились потупленными глазами в сторону двери.
– Стойте, стойте, не расходитесь! – останавливал их Петр, подняв руку, как оратор на митинге.– Забудьте на минуту про все ваши дела и выслушайте внимательно, что я сейчас вам скажу, а то потом, боюсь, забуду! Да слушайте хорошенько, потому что это очень важно вам знать! Когда покупаете что-нибудь на базаре, не зевайте по сторонам, а смотрите на гири, которые торговцы кладут вам на весы, чтобы вместо трех фунтов не положили два, вместо двух один! Поняли? Таких, как вы, там обвешивают! Таких, как вы, там ждут! Таким там рады! Р-разини!!!
Все члены семьи поднимали на Петра измученные, просящие пощады лица.
– Да! – всплескивал он руками и загораживал им дорогу.– Еще! Кстати! Вспомнил! Сегодня я купил на обед фунт хорошего мяса, и чтобы оно не пропало даром, я должен вас научить, что и как из него делать! Знайте же раз навсегда, если вам перепадает когда фунт мяса, то вы должны растянуть его по крайней мере на два дня! Один день есть только бульон с чем-нибудь дешевым, например, с перловой крупой, а на другой день подавать самое мясо, тоже с чем-нибудь таким, что окажется в доме, например, с картофелем! Поняли?
– Поняли, поняли,– усталыми голосами отвечали домашние и, качаясь, как от угара, поспешно уходили из столовой.
А он кричал им вслед, уже с открытой злобой, точно сожалея, что так скоро их отпустил:
– И спички, спички, спички, смотрите, не жгите зря! Спички дорожают! Спичек, говорят, скоро и совсем не будет! Спички надо беречь! За каждой спичкой с этого дня обращайтесь только ко мне! Поняли?
– Петя,– тотчас же возвращалась в столовую сестра.– Петя,– говорила она умоляющим голосом, и ее желтое опухшее лицо принимало мученическое выражение: – Там в кастрюле осталось от обеда немного овощного соуса. Можно его для мамы на вечер спрятать? А то мама за обедом опять ничего не могла есть, ее опять мутило от такой пищи…
– Конечно, конечно, можно,– собирал Петр лицо в гримасу беспредельного сострадания к матери и глубокого стыда за себя.– И я не понимаю, Оля, зачем ты меня об этом еще спрашиваешь! Кажется, знаешь, что для мамы-то мы ничего не жалеем!
– Как зачем? А если ты потом поднимешь крик на весь дом: "Куда девался соус, который оставался от обеда!"
– Я кричу, когда остатки выбрасывают в помойку, а не когда их съедают.
– Мы, кажется, ничего никогда не выбрасываем.
– Как же. Рассказывай.
– И вообще, Петя, я давно собиралась тебе сказать, что мы должны обратить самое серьезное внимание на питание матери. Я никогда не прощу себе, что мы допустили голодную смерть нашего отца. Это наша вина, это наш грех! И теперь наш долг спасти хотя мать.
– К чему ты все это говоришь мне, Оля? – нетерпеливо спрашивал Петр.– Разве я что-нибудь возражаю против этого?
– Петя,– умоляюще произносила сестра,– будем ежедневно покупать для мамы по стакану молока!
– Но только для нее одной! – резко предупреждал брат, нахмурясь: – Слышишь? Только для нее! Если увижу, что она раздает молоко, хотя по капельке, детям или гостям, подниму страшный скандал и покупку молока отменю! Поняла?
– Мама,– радостно объявляла в тот же день дочь матери.– Петя велел, начиная с завтрашнего дня, покупать для тебя по стакану молока, для твоей поправки. Но только для тебя одной! Смотри, никому не давай, ни детям, ни гостям, а то Петя узнает, и произойдет скандал!
– Почему же это мне одной? – спрашивала старушка, и ее маленькое старушечье лицо с крючковатым, загнутым вперед подбородком принимало оборонительное выражение.– Одна я ни за что не буду пить молоко! Надо или всем давать, или никому!
– Мама, ты же знаешь, что для всех у нас денег не хватит!
– Тогда с какой стати именно мне? Пусть лучше детям: они растут!
– Дети могут есть какую попало пищу, а тебя от плохой пищи мутит!
Дочь убеждала. Мать не уступала. В спор ввязывался Петр.
– Мама! – кричал он и, как всегда, криком и возмущенными жестами маскировал свою безграничную любовь к матери: – Мама! Ты все еще продолжаешь мыслить по-старому: все для других да для других! Надо же тебе когда-нибудь и о себе позаботиться! Пойми же, наконец, что это старый режим!
– Ничего,– упрямо твердила старушка.– Пусть буду старорежимная. Лишь бы не подлая.
На другой день покупали для старушки стакан молока.
– Этот стакан молока для мамы! – грозным тоном домашнего диктатора предупреждал всех Петр, в особенности Васю и Нюню, заметив, какими волчьими глазами они смотрели на молоко.– Пусть мама из упрямства даже не пьет его, пусть оно стоит день, два, пусть прокиснет, но вы-то все-таки не прикасайтесь к нему! Поняли?
