Диктатор Пётр - [5]

– Мама,– появился в дверях столовой сын москвички, мужчина лет тридцати двух, держа перед собой загрязненные руки, только что потрудившиеся над укладкой на галерее багажа.– Мама, ты не знаешь, где бы тут у них умыться с дороги.

– Ах! – вспомнила москвичка.– Мне ведь тоже надо умыться. Пройдем в кухню. Полотенце взял? Мыло взял? Зубной порошок взял?

III

В столовой остались одни свои.

– Оля,– распорядилась бабушка.– Поди в садик и разогрей там самовар. Да поскорее!

– Стой!..– резко закричал Ольге Петр.– Погоди!..

И он от слабости закрыл глаза.

– Один говорит "скорее", другой "погоди", и не знаешь, кого слушать! – остановилась, как бы на распутье, Ольга.

Петр продолжал, раскрыв помутнелые глаза и тыча в Ольгу этими глазами.

– Когда вытрясешь на дворе самовар, то сейчас же собери старые угольки!.. А то потом их растопчут ногами!.. И кипяченую воду, если осталась в самоваре, не выплескивай на землю, а слей в кастрюлю: пригодится!.. Поняла?

– Ну, поняла,– нетерпеливо дернулась сестра и вышла.– Совсем сделался ненормальный,– сказала она уже за дверью.

– Все им надо указывать, все им надо разжевывать и в рот класть,– ворчал в то же время Петр, один, с закрытыми глазами.– Сами ничего не могут, ничего!.. Какие-то деревянные!.. Нет, нет, женщина не человек!.. Женщине еще далеко до полного, до готового человека, очень далеко!..

– Мама, а мама,– когда мать вернулась из садика, заговорил Вася, беспокойно вертясь возле матери и мешая ей работать.– А она нам кем приходится? Теткой? Как же мы с Нюнькой должны ее называть? Тетей Надей?

– Нет, нет,– отвечала рассеянно мать, не глядя на детей и до боли в мозгу сосредоточенно думая о своем: с чего бы еще смахнуть пыль.– Какая там тетя. Она мне тетя. А вам бабушка. Бабушка Надя. А ну-ка, дети, давайте повернем шкап этим боком к гостям, этот бок как будто виднее.

– Ух, ты! – удивился Вася.– Такая молодая, и бабушка!

– А кр-ра-си-вая! – сочно протянула Нюня и по-женски заблистала напряженными глазами.– А н-на-ряд-ная! Мамочка, а мы ее тоже должны слушаться?

– Ну, конечно, должны.

– Дура,– пояснил Вася сестре.– Ведь она нам родная и старшая.

– Мамочка, а того, другого, высокого, страхолюдного, как мы должны называть, который с ней приехал и с линейки на галерею вещи таскал?

– То ее сын и ваш дядя. Дядя Жан. И он вовсе не страхолюдный. Откуда вы слов таких понабрались!

– Значит, и его тоже надо слушаться,– утвердительно, для памяти, произнесла вслух Нюня задумчиво, с рассудительными ужимками…

– Нюнь, а Нюнь,– таинственно нагорбясь и вытаращив глаза, обратился Вася к сестре, как только она упомянула о вещах, которые дядя Жан перетаскивал с линейки на галерею.– Пока они умываются, пойдем-ка на галерею ихние вещи смотреть!

– Идем! – весело подхватила Нюня, и глаза ее залучились.

– Только руками ничего не трогать! – предупредила их мать.

– Нет! – бросили дети.

Согнувшись в поясе, с расставленными для равновесия руками, на цыпочках, дети осторожно ступали по галерее, точно боялись провалиться. Они озирались при этом, прислушивались, вздрагивали, строили гримасы.

– А бо-га-тые! – проговорил Вася, остановившись среди гор чемоданов, корзин, коробок и кое-каких вынутых и неспрятанных вещей.

– А бо-га-тые! – другим голосом повторяла за ним Нюня и испуганно улыбалась.

– Вдруг поймают! Подумают, что хотели украсть.

– Чертяки,– сказал Вася любя, оглядывая скользящим взором богатства приезжих.

– Чертяки,– повторила, как эхо, Нюня с тем же чувством.

И с вытянутыми лицами грабителей, забравшихся в чужую квартиру, бедно одетые, босые, нечесаные, с голодным сверканием детских глазенок, они принялись за более подробное ознакомление с вещами гостей.

– Макинтош резиновый,– отмечал, словно кому-то докладывал, Вася и, повертев в руках вещь, клал ее на прежнее место.

– Плед клетчатый,– в свою очередь докладывала Нюня, с благоговейным чувством прикасаясь пальчиками к каждой вещи.

– Чемодан из чистой кожи,– оповещал Вася.

– Дорожное зеркальце с ручкой,– диктовала Нюня…

– Нюнька! – счастливо заулыбался на вещи Вася.– А сколько все это может стоить, а?

– Понятно,– сказала Нюня, и ее щеки загорелись.– Если бы нам половину всего этого, и то бы!

– А все деньги, наверное, вон в том узеньком красненьком чемоданчике сложены,– догадался Вася.

– Понятно,– опять проговорила Нюня, и ей отчего-то, быть может от такого количества денег, вдруг сделалось страшно.– Вась,– сказала она дрожа: – Довольно.

– Чего довольно?– рассердился Вася.– Почему довольно? Только еще начали.

И, в поисках съедобного, он жадно внюхивался в углы дорожных корзин, задирая вверх край крышки и в образовавшуюся щель запуская свой острый нос. Нюня, склонив в раздумье голову набок, стройненько стояла перед ним, выпятив вперед круглый животик.

– Тут что-то съедобное, должно быть какие-нибудь миндальные сухарики,– раззадоривал всячески брат сестру, сидя с расставленными ногами на полу и натаскивая на свой нос угол корзины.– Вот хорошо пахнет! А-а…– тянул он из корзины носом, как спринцовкой.

– А ну и я! – заблистала расширенными глазами Нюня и, упав на колени, стала жадно тыкать носом в щель корзины.– Все наврал. Никаких пряников миндальных нет. Пахнет чистым бельем.