Белый свет - [157]

Руки Саяка дрогнули.

— Что с тобой, сородич? — с деланным беспокойством осведомился Жокен.

— Хватит! Не притворяйся! Как ты мог так низко пасть! Ты… ты… — задыхался от волнения Саяк.

— Ну ладно, ладно, — заговорил Жокен спокойно. — Втемяшится тебе в голову какая-нибудь чепуха — сразу начинаешь тревожиться, переживать… Неужели не знаешь, у тех, кто крепко стоит на своих ногах, живет независимо, всегда находятся враги и завистники. Вот я живу лучше других, поэтому обо мне и сочиняют всякие небылицы. Да я не обращаю на это внимания.

— Но ты же сам сказал, что едешь не к Жамал, а к другой жене.

— Мало ли что можно наговорить спьяну… Если хочешь знать, мы с Джусупом еще в самолете условились посидеть вдвоем за его дастарханом. День-то сегодня выходной, на работу не идти. Вот он и приехал за мной.

* * *

Наступила осень. Днем на солнце ярко горели багряные листья, но снег уже все ниже спускался с каменистых вершин Арслан-Боба. Прохладный ветер гор уносился в долины, напитанный густым ароматом огромного единственного в мире орехово-плодового леса.

Есть такая старая песня:

Открывая зеленый полог,

Приглашала земля киргиза

И джайыл-дастархан[70] расстелила,

Подарив нам свое богатство.

Этот джайыл-дастархан, расстеленный самой природой, не должен был остаться неубранным под снегом, и потому все в лесхозе — от мала до велика — торопились быстрее собрать орехи, яблоки, алычу.

Утром и вечером, проходя мимо приемного пункта, Саяк слышал знакомый грохот сухих орехов. Сушильщики разгребали их, собирали в мешки, готовя к отправке на далекую железнодорожную станцию. Настроение у всех было приподнятое.

Среди собиравших орехи были Жокен и Жамал. В обычные дни хлопотавшая дома по хозяйству, Жамал пропадала теперь с утра до позднего вечера в лесу. За сданные на приемный пункт орехи платили хорошо, но эти деньги она пренебрежительно называла копейками. Собрав за день сто двадцать или сто пятьдесят килограммов, Жамал и Жокен на приемный пункт увозили пятьдесят-шестьдесят килограммов, остальные орехи прятали под кустами, укрывали сухими опавшими листьями. Дня за три орехи там хорошо высыхали, и Жокен грузил их ночью на ишаков, доставлял домой и прятал под сеном на чердаке. Они лежали там до весны, пока не станут, как говорится, на вес золота. А потом он вез их в далекие края на машине и даже самолетом.

Всего этого Саяк не знал, но догадывался, что Жамал и Жокен неспроста в эти дни работают лихорадочно, словно барсуки, роющие норы, чтобы залечь в них на зиму.

Пора сбора урожая быстро миновала.

Однажды вечером Жокен позволил Жамал сесть вместе с ним и Саяком ужинать, чего он ей никогда не разрешал, чтобы не вмешивалась в мужской разговор. Он гордился тем, что строго придерживается правил шариата, и считал, что именно поэтому бог к нему благоволит и дает ему возможность жить лучше многих своих сверстников.

А вот сегодня она была вместе с мужчинами. И так же, как ее муж, была веселой и словоохотливой. Первый тост был поднят за счастье присутствующих. Второй был персональный — за счастье Саяка. Тот поблагодарил, пожал плечами и выпил.

— Саяк, — сказал Жокен, — ты не пожимай плечами и не удивляйся, мы действительно желаем тебе добра и желаем счастья.

— Интересно, — сказал Саяк, поправляя свои черные очки и поворачивая лицо к Жокену, — почему именно сегодня вы заговорили о моем счастье?

— Знаешь, Саяк, — начал Жокен деловым тоном, — с тех пор как ты приехал сюда и стал жить с нами, я, твой близкий сородич, много раз думал о твоем будущем. Мы видим, что немалого ты в жизни достиг. И мы рады этому. Тебя здесь уважают аксакалы, уважает директор. Ты держишь в своих руках законы: вот оштрафовал соседние колхозы за самовольную порубку леса и выпас скота на территории нашего лесхоза-заказника, да еще добился, что их председатели схлопотали выговор по партийной линии. За это я тебя хвалю. Все видят, какой у меня сородич! Понимаю, аллаху угодно, чтобы мы с тобой, как две скалы, подпирали друг друга. — Жокен помолчал, затем заговорил вкрадчиво: — С работой у тебя ладится, деньгами, — Жокен усмехнулся, — ты, надо думать, где-то запасся. Не с зарплаты же подарил нашей дочке аккордеон… А вот устроиться в этом грешном мире все как-то не можешь. О себе не заботишься, да и не то, что надо, делаешь.

— Что же я не так делаю?

— Принес мне триста рублей, говоришь: «Сколько можно жить гостем?» Ты меня, своего родича, этим обидел, но я не стал спорить, положил твои деньги в ящик. Когда захочешь, можешь их забрать.

— Они теперь твои.

— Ну ладно, не о том разговор. Понимаю, ты хочешь чувствовать себя человеком самостоятельным. Но самостоятельность, Саяк, не только в этом.

— Выходит, ты считаешь, я не самостоятельный человек.

— Да, — сказал Жокен уверенно, — у человека должен быть свой очаг, своя семья, чтобы он мог подать своим гостям пиалушку чая, оставить их на ночлег, постелить им кошму, укрыть их одеялом. У человека должен быть свой дом, должна быть женщина, которая смотрит на него как на своего хана. Когда не слышно в твоем доме веселых голосов сыновей и дочерей, которые продолжают твой род, разве можно считать себя самостоятельным, счастливым человеком.