Белый свет - [143]

«Значит, — говорю ему, — сами школьники должны решать, кто из них будет учить, лечить и судить. Так, что ли?»

А он мне:

«А как же иначе? Кто лучше их отберет душевно одаренных людей?»

Скульптор Зубов:

«— Да, да. Был он у меня, слепой киргиз в черных очках. Лицо подвижное, очень выразительное. С племянницей моей Тоней приходил. Попросил разрешения осмотреть руками мои работы. «Пожалуйста, — говорю, — бога ради» А сам думаю: «Любопытно, что он руками увидит?» Одна скульптура особенно привлекла его: обнаженная девочка, запрокинув голову, смеется. Ничего этого он, конечно, не знает, впервые в мастерской у меня. И вдруг, представьте себе, слышу точь-в-точь то, что я сам об этой скульптуре сказать бы мог: «Летний день. Девочка только что искупалась. Теперь вот стоит под солнцем. Ей хорошо, очень хорошо. И она от полноты жизни смеется».

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

В университете училось немало киргизов, они не оставляли слепого земляка без внимания. Саяк был рад встречам с ними и возможности поговорить по-киргизски. Но когда они начинали с увлечением рассказывать о том, что пишут их близкие из Киргизии, считать дни, оставшиеся до каникул, он весь замирал. Разумеется, земляки-студенты вели бы себя с ним по-другому, если б Саяк непонятно почему не скрыл, что он сирота, что ему некуда ехать и некому писать. Не осталось в Киргизии людей, которые бы ждали его. Одна только Жамал… Она не может забыть! Нет, не может! Почему же не писал он ей все эти годы? А что писать-то? Пригласить ее сюда — нелепо и подумать: слепой зовет приехать к нему в Россию девушку из глухого кыштака. Или просто дать о себе знать: я еще жив. Зачем?.. Конечно, она замужем и у нее уже дети. Конечно, время изменяет людей, оставляя им от поры детства мало или вовсе ничего. Все это Саяк понимал умом, но сердцем отвергал: ему казалось, что он и Жамал связаны какой-то одной высшей судьбой, что время и обстоятельства не властны отторгнуть их друг от друга. Только бы очутиться рядом с ней, слышать ее голос, чувствовать ее дыхание.

Приближалось время окончания учебы в университете. И тут он решился наконец написать Жамал. Это письмо, которое он продиктовал Чолпонбаю, своему приятелю-киргизу, студенту мехмата, состояло почти из одних вопросов. Он спрашивал о том, как сложилась судьба Жамал, спрашивал о земляках, но ни словом не обмолвился о себе. И не потому, что боялся, Жамал подумает: «Десять лет молчал, теперь хвастается, мол, кончаю университет». Нет, не в этом дело: просто упоминание о своей теперешней жизни как-то отдаляло и принижало их прошлое, делало его зыбким. А ведь только оно и связывало Саяка с Жамал.

Письмо это кончалось словами:

«Живы ли наши тополя над родником? До сих пор слышится мне их призывный шелест».

Через три месяца ему принесли письмо из Киргизии. Саяк сразу позвонил Чолпонбаю и попросил зайти. Тот сказал, что будет через час. Все это время Саяк ощупывал свои часы с выпуклым циферблатом. Это был самый длинный час в его жизни, казавшийся ему вечностью. Но вот наконец письмо в руках у Чолпонбая. Саяк слышит, как он вскрывает конверт. Молчит — читает про себя. Саяк сразу почувствовал что-то неладное.

— Читай все подряд, — сказал он нетерпеливо и строго.

«Товарищ Акматов Саяк! Я работаю здесь секретарем сельсовета. Ваше письмо лежало у нас несколько месяцев. И в конце концов я распечатал его. От других узнал о том человеке, которому вы адресовали это письмо, и заодно о вас. Все удивляются, что вы живы. А она, кому вы пишете, Жамал Караева, говорят, живет далеко отсюда, у подножья Арслан-Боба[65], в лесхозе. Отправить ваше письмо ей или передать через кого-нибудь было невозможно. Дело в том, что я не знаю ее точного адреса, а также не знаю ее лично. Не все ли равно, она вам ответит или за нее я отвечу. Я уже два года работаю секретарем сельсовета. Я из другого кыштака, меня сюда на работу прислал райисполком. Бывший председатель сельсовета и его секретарь растратили десять тысяч рублей, отпущенных на ремонт школ, да еще вымогали деньги у пенсионеров. Одним словом, нам предстоит исправлять все эти неполадки. Дело уже, можно сказать, улучшается.

Только отдельные люди помнят вас и сожалеют, что вы слепой. Как вы могли уехать так далеко, в Россию? Мне стало жалко вас от души. Как же вы доберетесь оттуда к нам? Люди говорят, что никого из ваших близких не осталось.

Если вы мечтаете вернуться, напишите заявление на имя председателя сельского совета. Мы его обсудим на заседании и решим вопрос: отправить за вами кого-нибудь, если кто согласится, или что-нибудь еще надумаем.

С приветом

Секретарь сельского совета

Акимбаев».

— Тоже мне, гуманист нашелся, — вспыхнул Саяк, — дурак, невежда! — Взяв письмо, он разорвал его на клочки. Но хоть письмо больно задело его своей черствостью, через минуту он уже испытывал облегчение и даже радость: Жамал жива, она где-то в Арслан-Бобе, это не так уж далеко от их родного кыштака. А хоть бы и далеко было, пусть на другом конце Киргизии, пусть хоть на другом конце света — она жива, и он ее непременно найдет.

Через месяц Саяк получил диплом с отличием. Ему предложили остаться в аспирантуре. Он поблагодарил за такую честь, но попросил отправить его на работу в Киргизию. Просьба эта была удовлетворена.