Белый свет - [142]

Разговор этот кончился дракой. Когда разнимал их, и мне перепало. Потом Туташкин принес в деканат медицинскую справку о нанесенных ему побоях — и в самом деле, Саяк его основательно потрепал. Так вот, требовал Туташкин, чтобы исключили Саяка из университета, ибо слепой злоупотребляет своей безнаказанностью, позорит звание советского студента. Теперь, когда вспоминаешь, конфликт этот кажется незначительным, а тогда сколько было переживаний, споров… Вся эта затея Туташкина пустой была. Обоим объявили выговор за учиненную в общежитии драку. Казалось бы, и делу конец. Но Саяк несколько дней на занятия не ходил, не желал сидеть в одной аудитории с Туташкиным. Говорил: «Перейду на заочное». Стоило больших трудов убедить его да делать этого.

— Николай Львович, как вы думаете, почему Саяк избрал профессию юриста?

— Я и сам не раз задавал себе этот вопрос. Профессия наша в общем-то мало подходит для слепого. При своей способности к языкам, чувстве слова, аналитическом складе ума Саяк мог бы стать прекрасным филологом. Я как-то в разговоре, с ним высказал такую мысль. «Меня больше интересуют взаимоотношения между людьми, — ответил он, не задумываясь. — Я хочу знать законы, чтобы уметь защищать тех, кто сам себя защитить не может. Я хочу понять взаимосвязь между глубинами человеческого духа и повседневной жизнью. Ты, наверно, думаешь: как слепой может верно судить о поступках зрячих? Но вырос я и жил среди зрячих! Я знаю, то, как человек относится к детям, к старикам, к слепым, к глухим, к убогим всяким, говорит о нем больше, чем все, что он может сказать о себе сам».

«Выходит, — спросил я, — ты обо мне знаешь больше, чем я сам».

«Этого не утверждаю. Однако, думаю, в людях разбираюсь».

И тут, Шакир Рахманович, рассказал мне Саяк об одном эпизоде из своего детства. Вообще-то, он о себе ничего не рассказывал. Он не из тех, кто много говорит о своих чувствах и переживаниях. По натуре наш слепой друг горячий, искренний, отзывчивый, но вместе с тем настороженный, замкнутый, недоверчивый. Оттого и трудно, ему. Слепота тому причиной или детство тяжелое… Так вот что он припомнил.

…Война шла, голодно было в ауле у них. Он хоть и слепой, а приноровился в ту пору горных куропаток силками ловить. Вообще-то, говорил он мне, охотиться на куропаток весной — преступление. Да кто из нас, мальчишек, об этом знал, а взрослые все на войну списывали, не обращали внимания на такое занятие. Ходил на промысел этот Саяк с ребятами соседскими. Они — каждый сам для себя ловит, а ему, Саяку, «глаза» нужны — напарник. И вот, значит, заимел он такого напарника. Во всем Саяк на него полагался, потому что дружили они хотя и недолго, но по-настоящему. А до той весны у Саяка другой напарник был, алчный, завидущий, куропаток, попавших в силки Саяка, присваивал. Думал, слепой, ничего не замечает. Но обиднее всего Саяку было, что и новые его «глаза» лукавыми оказались: тот честный мальчик тоже его обманул.

— Он что, куропатку украл? — нарочито спокойно спросил Шакир.

— Нет, хуже: помог тому, кто украл, провести слепого. Саяк мне рассказывал: «По тому, сколько куропаток в силках билось, и по тому, как тот подросток-вор прощался, я понял, что с моей добычей уходит, обманув моего зрячего друга. А тот меня жалеет, себя жалеет, не говорит об этом. Стыдно мне за него стало. Понял, что не умеет говорить всю правду. Так и получилось: скрыл от меня, что родители его увозят, что должны мы расстаться навсегда».

Вспоминается мне, Шакир Рахманович, и еще один разговор с Саяком, как раз в День открытых дверей в университете, когда школьники знакомились с нашим факультетом.

Увидев слепого студента юрфака, ребята очень удивились, но виду не подали. Саяк спрашивает: «Почему решили стать юристами?» Один говорит: «Работа интересная, все время с людьми разными», другой: «Хочу законность и порядок укреплять, у меня и отец судья», а третий улыбается: «Инженер из меня хороший не выйдет, писателем, актером тоже не стать, так что буду судьей или прокурором».

Саяк мне потом говорит:

«Неправильно».

«Что неправильно?» — спрашиваю.

«Неправильно в вузы принимают».

«Это почему ты так решил?»

«Получается, что и врачами, и учителями, юристами становятся те, кто отвечает на приемных комиссиях побойчей».

«Что же в этом, плохого?»

«А то, что главное не учитывается: личность».

«Как не учитывается? А комсомольские характеристики, похвальные грамоты, участие в олимпиадах…»

«Но смотрят в основном на то, как вступительные экзамены сдал. У кого баллов больше, тот и поступил».

«На все смотрят, Саяк, — говорю ему. — Когда несколько человек на одно место претендуют — это конкурс, и главное — чтобы он был честный, открытый».

«Да я не о том, — морщится он. — Так, как ты говоришь, надо на математический факультет, физический принимать, в технические вузы. А для будущих врачей, учителей и юристов путевка в вуз должна быть иная. А то ведь что может получиться, возвращаюсь я, к примеру, в Киргизию и узнаю: тот, кто у меня куропаток крал, судьей стал; тот, кто мнения своего не имел, был ни рыба ни мясо, детей учит; а тот, который тайком от ребят лепешку ел в голодные дни, врач. А надо, чтоб самый совестливый судьей стал, помогавший ребятам в занятиях — учителем, самый сердобольный — врачом».