Белый свет - [141]

Интернат для слепых.

Василий Никанорович, бывший военный летчик, слепой:

«— Акматов Саяк? Помню, в одной палате жили. Мне в ту пору особенно тошно было, думал: «Лучше вечный покой, чем слепота». Он, Саяк, меня поддержал… Понимаете, слепой слепому рознь, народ собрался здесь разный, были и такие, что пьянствовали, истерики закатывали, и обозленные на весь свет были. С соседями мне поначалу, прямо скажу, не везло, а тут вдруг Саяк объявился, любознательный такой, прямой, чистый парень. По ночам учился, читал, недосыпая. Чувствую, цель у него есть, зрячим уступать не хочет. Стал по математике ему помогать. Физзарядкой вместе по утрам занимались, на брусьях подтягивались. Да он обо мне помнят: из Киргизии несколько посылок и писем прислал — вот они (показывает большие конверты с листами картона, испещренными точками)».

Лысый человек лет пятидесяти. Все в интернате зовут его Робертом:

— Простите, как ваше отчество?

— Не старьте меня, называйте Робертом. Я люблю свое имя. Акматовым, слышал, интересуетесь. Был такой. Молодой, а коварный… Я ему, можно сказать, дорогу к счастью указал — ну, к бабам повел… А он, знаете, такое учудил, чуть под суд меня не подвел.

— В чем же дело-то было?

— Да из-за чепухи какой-то. Нечего об этом вспоминать. Вы вроде журналист, а каким-то придурковатым интересуетесь. Зачем вам этот Акматов сдался? Значок университетский на грудь нацепил. Экая невидаль! А может, он его на базаре купил?

Слепой старик-библиотекарь

поворачивается к стеллажам, уставленным толщенными книгами:

— Акматов? Он все это прочитал.

Николай Львович Савчук, юрист, сокурсник Саяка:

«— Знаю, хорошо знаю Саяка, пять лет вместе учились. На все лекции и семинары первым в аудиторию приходил. Достанет свой прибор для письма, заложит в него лист картонный. Записывал точечным шрифтом[64] коротко, самую суть. Поначалу не верилось, что слепой наравне с нами учиться сможет. Думали, без помощи ему не обойтись. Надо, чтобы кто-нибудь взял над ним шефство. Комсорг группы спрашивает ребят: «Кому поручим?» Был у нас такой Туташкин. Опередил всех, вызвался опекать Саяка… Ничем хорошим его шефство кончиться не могло. Мы это потом поняли. Трудно было найти на нашем курсе двух людей, более разных, чем они. Туташкин — парень средних способностей, даже ниже средних. Карьерист, живущий по принципу «ты — мне, я — тебе». А Саяк по-настоящему талантливый, болезненно самолюбивый, вспыльчивый, превыше всего ценящий бескорыстие. Я говорю так уверенно, потому что было время узнать характер Саяка: два года в одной комнате жили. Туташкин приходил к Саяку не так чтобы очень часто, раз в неделю или два. От помощи его в занятиях Саяк, конечно, отказался, читал тот ему изредка газеты — этим его миссия и ограничивалась. Заметив из окна Туташкина, направлявшегося в общежитие, я шутя говорил Саяку: «Духовный отец твой идет».

Была у нас студентка Тоня, она еще девочкой Саяка знала. Вот эта Тоня, или, как ее теперь величают, Антонина Ивановна, и заботилась о нем: придет, бывало, все ему перегладит, залатает, почистит. То на каникулы Саяка к себе в Звенигород увезет, то в консерваторию пригласит, то — заходишь — сидит, читает ему. Старалась, как могла, скрасить ему жизнь. Впрочем, и Саяк был к ней привязан по-настоящему, какой-то шутник или отозвался о Тоне непочтительно, или понял его слепой наш неверно, только этого парня еле из рук Саяка вырвали. Тут-то впервые увидели, каким бывает Саяк в гневе.

Так вот, стал приударять Туташкин за Тоней, а она на него ноль внимания. Конечно, обидно парню. Как-то в коридоре говорит ей: «Оба мы опекаем. Саяка: я — по комсомольской линии, а ты по какой?» Говорит и не замечает, что за спиной у него стоит Саяк. Тоня палец к губам приложила, показывает — молчи, а он смеясь свое: «Давай найдем ему какую-нибудь слепую девушку, как говорится, по Сеньке и шапка».

Спустя пару дней появляется у Саяка Туташкин, неожиданно хлопает его по плечу (ау надо сказать, слепые такого терпеть не могут). «Решил вступить в партию, — говорит Саяку. — Рекомендацию от авторитетного человека получил. А тебя прошу, подпиши-ка одну бумагу».

«Что за бумага?»

«Письмо от твоего имени в партком, что я тебе третий год учиться помогаю».

«Вроде бы сам учусь, да и не хуже тебя».

«А я твоим политическим просвещением занимаюсь, газеты читаю».

«Ладно, если спросят, напишу».

«Зачем ждать, когда спросят. Под лежачий камень вода не течет. Я к тебе, приходил? Приходил. Значит, если ты сознательный человек, отплати мне за помощь тем же».

Саяк у него спрашивает:

«Сколько я тебе должен? Скажи — заплачу за твою помощь, а именем моим никому спекулировать не позволю».

«Сколько ты мне копеек собираешься дать?»

«Почему копеек — бери рубли».

«Богато живешь…»

«А как же, инвалид первой группы, да еще повышенную стипендию получаю, если сложить вместе — зарплата молодого специалиста».

Во время этого разговора я и зашел в комнату.

«Вася, — сказал я Туташкину, — ты мне напоминаешь монаха, собиравшего в кувшин свои слезы, чтобы все видели, как он переживает за людей. Чего ты пристал к Саяку?»

«Да не пристаю я к нему… Кому он нужен, дрянь неблагодарная».