Белый свет - [132]

Отец Шакира начал читать суру из Корана. Все опустились на одно колено, замерли среди редкого седого ковыля.

В эти дни Саяк из дому не выходил. Все время был возле своей бабушки.

Однажды перед рассветом Шакира разбудил разговор родителей. Отец, поставив на маленький коврик свой наполненный родниковой водой кумган, для омовения перед утренней молитвой, с горечью произнес:

— Несчастный слепой, наверно, опять лежит там…

— Бедный мальчик, — вздохнула мать Шакира, — иди и приведи его к нам.

Как только отец вышел из дому, Шакир скользнул за ним в полумглу.

…Жутко в этот час на кладбище — кыштаке мертвых. Словно пробившиеся из земли головы, темнеют надгробья-мазары. Сердце Шакира замерло, когда он увидел человека, прижавшегося к могиле Бекмата. Шакир подошел ближе, вгляделся — Саяк! Вот отец склонился над ним.

— Я же вчера говорил тебе: больше так не делай. Грех это, грех. Пойдем домой, — отец потянул Саяка за руку.

Они прошли мимо Шакира, не заметив его.

Через неделю суждено было умереть и бабушке Саяка.

И снова у дома Бекмата собрались односельчане. Похоронить с честью одинокую старушку было священным долгом всех. Одни встречали людей, пришедших и приехавших на похороны; другие готовили покойную в последний путь, они надели на нее саван, завернули в кошму и уложили на погребальные носилки; третьи выкопали могилу возле могилы Бекмата.

— Добрая моя бабушка, на кого ты меня оставила! — громко причитал Саяк. Он не был на похоронах Бекмата и оплакивал сейчас обоих. — О, мой дядя! О, моя бабушка! Вы ушли, оставив меня. Что будет теперь со мною?

— В самом деле, сельсовет[61], — заговорил один из аксакалов, скорбно склонив голову, — что будет теперь с этим несчастным?

— Наверно, надо отвести его в город, сдать в Дом для слепых, — ответил председатель сельсовета. — Как вы думаете?

Старики подняли головы, ждали, что он еще скажет.

— А там кормят и одевают? — спросил кто-то.

— Да, — сказал председатель, сняв с головы калпак[62] и почесывая короткие, начинающие седеть волосы.

— Бекмат, будь земля ему пухом, говорил, что слепых учат читать, — вспомнил отец Шакира.

— Ой, тобо![63] — воскликнул сухонький старичок, ухватив себя за ворот. — Как же их учат, слепых?

— Чего только люди не придумают… — неопределенно сказал председатель сельсовета и, уходя от этого разговора, снова напомнил о Саяке: — Так что же делать с ним будем?

— Коль нет ничего лучшего, надо отвезти в Дом для слепых, — решили старики.

* * *

И настал день, когда должны были увезти Саяка. В тот день Шакир не пошел в школу. Осталась дома, найдя какую-то причину, и Жамал.

Когда утром, угнав корову на пастбище, Шакир возвращался домой, он заметил стоящего у дувала Саяка.

— Шакир, иди сюда.

Шакир молчком подошел к нему. Саяк его давно так не подзывал.

— Я сегодня уеду, — сказал Саяк.

Шакир не промолвил ни слова, боясь, что Саяк заплачет.

— Говорят, там учат. Бекмат-аке во Фрунзе хотел меня везти, оказывается, и здесь учат.

— Как хорошо учиться в городе… — подхватил Шакир, чтобы поднять его настроение.

— Ты книги в сумке носишь, теперь и я буду носить, — Саяк чуть улыбнулся.

За все это время Шакир впервые увидел его улыбку, и еще он заметил, что на худом, остроскулом лице Саяка появились морщинки.

— Я буду тосковать по своему кыштаку… по тебе буду тосковать.

— Что ты, Саяк! Джалал-Абад не за горами высокими. Увидимся еще не раз.

— Нет, — грустно покачал головой Саяк, — я слышал, твой отец говорил: «Вернутся мои сыновья-аскеры, тогда и перекочую в свой аил».

Шакир прикусил губу: «Оказывается, он все знает…»

— Многие учатся в городе и приезжают на каникулы в кыштак, и ты приедешь…

— К кому приеду? В чей дом?

…Джигит в лоснящейся от мазута одежде, обычно возивший для тракторов горючее, круто развернул свою арбу и остановил ее у дома Бекмата. Стали собираться люди. Появился и тучный председатель сельсовета на своем вороном коне. Привязал его к коновязи и медленно подошел к Саяку, похлопал слепого рукой по плечу и ласково заговорил:

— Сынок мой, учись, мужай, а вырастешь, возвращайся обратно.

Саяк как-то весь сразу поник. Веки его вздрагивали. Председатель сельсовета, почувствовав тревогу и растерянность мальчика, не жалел добрых слов:

— Сам лично буду навещать тебя каждый раз, как приеду в город. Ты уже стал джигитом, что тебе сидеть одному в доме…

Связанную постель, кое-какую одежду и деревянный ящик с продуктами погрузили на арбу.

— Ну-ка, Саяк, залезай!

Саяк на мгновение напрягся, замер, потом шагнул к двери.

— Покараулим твой дом, не волнуйся, езжай. Счастливого пути тебе, сынок!

Саяк нащупал дверную ручку, дернул ее, дверь заскрипела, но не открылась: заперта на висячий замок.

— Коктай! Коктай! — позвал он.

Лохматый старый пес, все это время следивший за ним, тотчас бросился к его ногам, виляя хвостом. Саяк обнял его за шею.

— Я уезжаю, Коктай!.. Я уезжаю…

— Саяк! Саяк! — крикнул краснощекий председатель сельсовета. — Хватит. Залазь на арбу.

Саяк повернулся к людям, по щекам его катились слезы. Он зашагал к арбе, но прошел мимо нее.

— Саяк! Саяк! Арба вот здесь, — кричали ему.

— Я иду проститься с моим Бекматом-аке.

Джигит-арбакеш и кто-то из стариков догнали Саяка и взяли за руки.