Белый свет - [133]

— Перестань, сынок. Пора ехать.

— Как я уеду, не простившись… Я попрощаюсь быстро.

— До вечера, что ли, буду с тобой возиться. Мне еще надо горючее получить и вернуться засветло… — Арбакеш дернул Саяка в сторону арбы.

Сжав зубы, Саяк рванулся в противоположную сторону, старик чуть не упал и выпустил его руку, но арбакеш вцепился в него еще крепче. Дико крича, Саяк потянул его к себе, арбакеш покачнулся и, потеряв равновесие, угодил ногой в арык.

— Оставьте его, оставьте! Пусть идет! — торопливо сказал председатель.

Саяк плача зашагал на кладбище. Люди шли следом, а за ними двигалась арба.

Саяк не ошибся, прямо подошел к могиле Бекмата. Присел на корточки, погладил могильный холм. Потом руками ощупал могилу своей бабушки. И, поднявшись, стал топтать землю ногами, отчаянно всхлипывая.

— Бекмат-аке! Бекмат-аке! — пронзительно закричал он. — Я поехал! Я поехал!

Саяк резко повернулся и направился к арбе. Ему хотели помочь забраться на нее, но он отвел руки людей. Взявшись за край арбы, нащупал ногой ось колеса, закинул ногу и уселся на вещах.

Арбакеш сильно дернул вожжи, и лошадь с ходу взяла крупной рысью…

— Саяк! — вскрикнула Жамал.

— Жама-ал!.. — донесся из облака пыли, окутавшего арбу, голос Саяка.

И дрогнуло сердце Шакира.

* * *

Коктай, который ни на кого никогда не рычал, после отъезда Саяка превратился в свирепого пса. Никто не мог подойти к дому Бекмата: ощерив пасть, он кидался на людей, не боясь ни палки, ни камней. «Смотри, что случилось с этой собакой?» — удивлялись в кыштаке. Иные говорили: «Он может искусать детей, надо его пристрелить».

Коктай до вечера сторожил дом Бекмата, никуда не отходя. А когда кыштак засыпал, поднимался на холм, где некогда сидел Бекмат, и, подняв узкую острую морду к небу, выл до рассвета.

Жизнь в кыштаке в ту пору рано замирала. Наработавшихся за день людей сон валил с ног. К тому же туго тогда было с керосином.

Засыпая вечером, Шакир слышал вой Коктая, и, просыпаясь по ночам, слышал его, и, кажется, во сне тоже слышал этот полный отчаяния, глухой, тягучий вой. И под этот вой Шакир думал о Саяке, заново переживал расставание с ним, смутно догадываясь, что не пространство между Джалал-Абадом и кыштаком разделяет их, а страдания, выпавшие на долю Саяка. И горькая участь слепого друга не только отзывалась в нем болью, не только вызывала жалость, но и возвеличивала Саяка, делала его недоступным и — Шакир боялся признаться себе в этом — немного чужим.

Как-то ночью Коктай исчез неизвестно куда, будто его унес ветер.

«Поеду к Саяку через неделю», «Поеду через месяц», — говорил себе Шакир. Но планам этим не суждено было осуществиться. Вернулись его демобилизованные братья-фронтовики, и семья Шакира перебралась на свою родину, в далекий горный аил. А потом старший брат Шотман уехал во Фрунзе, стал работать шофером. Забрал к себе Шакира. Во Фрунзе Шакир и окончил десятилетку, затем — университет. Тогда-то он и побывал наконец в том кыштаке, почти неотличимом от других небольших, тонущих в садах кыштаков в окрестностях Джалал-Абада. Поднялся на холм, под которым прежде стоял дом Бекмата. Ни этого дома, ни дома Саяка уже не было. В кыштаке он нашел людей, которые помнили Саяка, но о судьбе его никто не знал. А краснощекий председатель сельсовета превратился в седобородого старика. Он честно признался, что, после того, как отвез слепого подростка в город, больше его не видел. Он даже удивился, когда Шакир напомнил ему, что он обещал навещать Саяка. «Может быть, может быть… — развел руками. — Но сам понимаешь, дела, заботы разные… вся жизнь в спешке прошла. Съездил бы, конечно, — сказал он, прощаясь с Шакиром, — если б сообщил этот слепой о себе, хотя бы на бумажке величиной в два пальца».

Во Фрунзе Шакир попытался найти Саяка через справочный стол. Среди здравствующих жителей Киргизии Саяк Акматов не значился.

С того времени прошло много лет. В волосах Шакира появилась седина. Да, его жизнь не была легкой, как у того, кто просидел весь век у своего очага. Всего он в ней испробовал, побывал в дальних краях, жил среди разных людей, приникал к их судьбам… Такова работа журналиста. Встречался с десятками, сотнями людей, — многие из них позабылись. Но не забылся Саяк. Потому, наверно, он всегда вглядывался во встречавшихся ему слепых людей, в каждом из них ища знакомые черты. Но тут же говорил себе: «Опомнись, его уже нет в живых». И по странной прихоти памяти не раз вспоминался Шакиру «опорный дух» Саяка — белобородый старик со светящимся лицом, протягивающий конец своего посоха слепому. И он печально улыбался этому видению детских лет.

И вот сегодня все вдруг перевернулось вверх дном.

…Когда он вошел в большой, залитый солнцем зал республиканского Общества слепых, там уже началась конференция.

На сцене за столом, покрытым кумачовым полотнищем, человек двадцать в президиуме; оратор на трибуне; над сценой большой плакат с приветствием участникам конференции — все, как везде на конференциях, съездах, торжественных собраниях… Но многие из присутствующих в зале в черных очках, в очках с выпуклыми линзами, с повязкой на глазах. Одеты они официально и строго: почти все мужчины в черных костюмах и галстуках. И это в разгар лета, когда июльского зноя с лихвой хватает и на ночь, плавится асфальт на тротуарах. В своем светлом чесучовом костюме Шакир выглядел здесь довольно странно.