Белый свет - [134]

…Шакир сидел с раскрытым блокнотом, время от времени занося в него нужные для своей будущей статьи факты и цифры. Он и раньше знал, как много делается в республике для людей, лишенных зрения, слуха, речи. Теперь он понял и то, сколь сложна и многогранна деятельность Общества слепых и глухонемых, сколько стараний и душевных сил тратится для того, чтобы сделать творческой, содержательной жизнь обреченных на слепоту, глухоту, немоту.

Мысленно он уже продумал свою статью, и теперь необходимый материал сам шел в его руки. Недоставало только десятка имен слепых и глухонемых, особенно проявивших себя на производстве, в культурной жизни республики, в науке. И тут докладчик, словно почувствовав, чего он ждет от него, стад перечислять имена таких людей. Перо Шакира торопливо забегало по бумаге. И вдруг он вскочил на ноги: нет, он не ошибся! Это имя действительно прозвучало, Саяк Акматов!

Задыхаясь от волнения, Шакир спросил сидящего с ним рядом молодого человека:

— Вы знаете его? Знаете?

— Кого?

— Саяка… Акматова Саяка?

— Нет.

Не помня себя, Шакир наклонился вперед и взял за плечо пожилого человека. Тот обернулся, уставился на Шакира.

— Вы знаете Саяка Акматова?

Пожилой человек молчал, с удивлением глядя на Шакира, всем своим видом как бы спрашивая: «Чего ты хочешь?»

— Не знаете ли вы Акматова Саяка, которого назвал докладчик?

Пожилой человек что-то замычал и высунул язык. Шакир не мог успокоиться и тихо подтолкнул сидящую справа девушку.

— Напрасно вы, она тоже немая, — вмешался кто-то.

Повернув лицо, Шакир увидел женщину в очках с выпуклыми линзами.

— Я знаю Акматова. Зачем он вам?

— Он мой друг! Саяк мой друг! Мы давно не виделись. Я его друг! Я — журналист.

По привычке Шакир достал свое удостоверение и протянул ей. Она махнула рукой — мол, зачем оно мне.

— Саяк здесь?

— Нет, — произнесла женщина нервно.

— А где? Где?!

От волнения Шакир говорил громко, хотя ему казалось, что объясняются она шепотом. В зале на них стали обращать внимание, люди поворачивались в их сторону, кто-то упрекнул: «Мешаете слушать». Почувствовав себя неловко, женщина тихо сказала:

— Встретимся после заседания…

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

В просторной комнате нового многоквартирного дома сидят двое. Они уже о многом успели поговорить. И теперь понимают друг друга с полуслова, словно близкие друзья, знакомые долгие годы. А всего-то встретились вчера!

На столе в стеклянной вазе букет белых роз. Шакир еще утром купил его на базаре. Он не любит покупать цветы в цветочных магазинах и киосках: и не только потому, что на базаре больший выбор, — нет, в пестроте цветочного ряда он ищет человека, из чьих рук их приятно взять, кто продает их не как вещь… Зная такую его привычку, приятели шутят: «Ты выбираешь не цветы, а лица».

— Спасибо. Какие прекрасные розы, — на минуту Аджалия Петровна сняла очки с толстыми выпуклыми линзами и поднесла розы к глазам. — Значит, вы друг Саяка, друг детских лет.

— Да, детских, — подтвердил Шакир. — Но дети быстро тогда взрослели. Война и их не щадила.

— Думаю, вы настоящий друг Саяка, раз не забыли его и через столько лет, — задумчиво сказала хозяйка квартиры, сделав упор на слове «настоящий».

Так начинался их разговор… А теперь перед Шакиром на столе стопка общих тетрадей, исписанных крупным неровным почерком.

— Здесь все о Саяке. То, что помнила, то, что он сам рассказывал о себе и что рассказывали о нем другие. Дарю вам эти тетради.

— Что вы!.. — запротестовал Шакир. — Я верну их вам через пару месяцев.

— Нет, я писала не для себя. Я почему-то верила, что кто-то придет за ними. Вот вы и пришли… А я и так все помню.

Аджалия Петровна отставила в сторону рюмку с красным вином, которое она за весь вечер лишь чуть пригубила. Поднялась, не по годам легкая, стройная. В ее черных, гладко зачесанных волосах искрилась седина. Подошла к радиоле. Полилась музыка.

— Бетховен, — сказала она, — странно, почему он назвал эти фортепианные пьесы «Багатели», по-французски — безделушки. Разве в них только беспечность, легкость. В них — все, чем обделила меня судьба и что возвращает сейчас руками Рихтера.

…Как спокойны, как переливчаты звуки, чистые, как весенний свет, как звон родника на холме под сенью старых тополей; чистые и неповторимые, как само утро жизни. И два мальчика, зрячий и слепой, взявшись за руки, бегут в простроченный звоном кузнечиков полдень и падают в пряные травы…

* * *

Монотонный, убаюкивающий стук колес поезда. «Ну что ж, будь что будет. Такую судьбу я сам выбрал. Аллах здесь ни при чем: зачем бы ему посылать слепого, знающего Коран, в Россию… Куда приведет меня эта дорога? — в тревоге думал Саяк. — Вернусь ли обратно?»

Из широкого окна вагона на лицо его падает свет, и, утомляя Саяка, клубится тьма, мелькают в ней какие-то силуэты. Саяк прячется в них, прижимается на своей нижней полке лицом к стене и натягивает на голову одеяло. И Саяк сам не знает, спит он или бодрствует под мерный убаюкивающий стук колес. И железный вагон раскачивается в неведомом Саяку пространстве, полным запахами незнакомых ему людей, и все пропитавшим чесночным, луковым, табачным духом, и густым запахом сохнущих пеленок, паровозным дымком, забивающимся в вагонные щели вместе со степным, горьковатым ветром.