Белый свет - [124]

Какое-то неведомое Шакиру грозное чувство переполняло Саяка, казалось, вот-вот вырвется из его груди.

Саяк упал ничком на землю, вцепился в нее, сотрясаясь от беззвучных рыданий.

Прошло немало времени, Саяк поднялся, втянул в себя воздух, ноздри его заходили.

— Жокен развел огонь, — сказал он злобно.

Шакир повернул голову и увидел поблескивающий костер, примерно в километре от них.

— И в самом деле, развел огонь, — подтвердил он.

— Я его руку, которой развел огонь, размозжу, выколю ему глаза. — И тут Саяк закричал что было сил: — Э-э-эй, Жокен! Туши огонь, несчастная твоя мать!

Никто не отозвался, но вскоре огонь потух.

Сгущался вечер. Саяк напряженно вслушивался, не идут ли кеклики.

— Не слышно их, — сказал он уныло. — Пойдем в шалаш спать.

* * *

Их разбудил гул, нарушивший утреннюю тишину. Шакир высунул голову из шалаша и увидел в рассветном сумраке чуть заметный самолет, летящий прямо над ними.

— Какой он из себя? — спросил Саяк.

— Ну, как тебе сказать… — Шакир спросонья не сразу отыскал нужные слова. — Железный… мотор тянет его вперед, как машину. А чтобы не упал — два крыла… и хвост.

Саяк прислушивался к гулу самолета, пока он не стих.

— Летит на войну, наверно, — сказал он задумчиво, — бомбы бросать… Раньше я ходил в клуб, когда привозили кино. Слушал его, а Жамал рассказывала, что видит. Три раза кино о войне привозили. Слушаю, и жуть берет — стреляют, убивают.

— А этой зимой почему не ходил?

— Да так… — он махнул рукой, — Жокен снова станет дразнить, оскорблять Жамал, а я этого не хочу.

— Теперь, когда привезут, садись со мной. Я тебе не хуже Жамал все объясню.

— Когда теперь привезут… — Саяк вздохнул. — Мой отец погиб на войне. Он всегда говорил: «Твои глаза можно вылечить». Говорил: «Повезу тебя к доктору, он откроет твои глаза». Говорил: «Поедем на поезде».

— Теперь Бекмат-аке тебя отвезет.

— Нет, он не знает о таком докторе… Знает только о школе для слепых. Я учиться люблю. У муллы очень хорошо учился. Суры Корана быстро выучил наизусть. А Жокен и другие мучились, — произнес он не без гордости. И вдруг замер, будто испугался чего-то.

— Кеклик идет! — сказал он чуть погодя.

Шакир весь обратился в слух, но никаких звуков не различил.

Был ранний час, только что развиднелось, и вдали проступали контуры синих гор с булано-пегими, словно висящими в воздухе, вершинами.

— Слышишь? — спросил Саяк, учащенно дыша.

— Нет.

— Идут же, но далеко еще.

Через некоторое время издали донеслись беспорядочные голоса наперебой окликающих друг друга кекликов.

— Мы им не видны? — спросил Саяк.

— Нет, не видны.

— Смотри хорошо!

— Ладно, ладно, — шепнул Шакир, стараясь не дышать и напряженно глядя в просвет меж кустов.

Там, возле первого желе, — редкий прошлогодний ковыль и низенькая, только что пробившаяся из земли полынь — пустое чистое место; и все оно перед ним словно на ладони.

Так вот какие они, кеклики! Спешат, будто овцы на водопой. Они то останавливаются, вытягивая головки вперед, то обгоняют друг друга, перекликаются, поддерживая строй, возвращая выбежавших вперед и зовя отстающих.

Заметив желе, кеклики скучились и остановились. А потом их вожак, поведя шейкой, кинулся вперед и благополучно миновал желе. Другие бросились за ним, и двое, подпрыгнув, застряли в силках и упали. Тут же стая с шумом оторвалась от земли.

— Есть! — выдохнул Шакир и, дернув за руку Саяка, побежал с ним к желе.

Кеклики лежали лапками вверх. Мальчики быстро привели в порядок первое желе, поправили силки и, прихватив с собой кекликов, пошли проверять остальные. Средних два желе были пусты, из последнего вынули еще двух кекликов.

— Да, сегодня нам повезло: до восхода солнца — четыре кеклика, — радовался Саяк. — А средних два желе… — он задумался, — в них, кажется, засели черные духи. Завтра надо принести арчу и окурить их.

Такой обычай Шакир хорошо знал. Старые бакши[49] окуривали дома, чтобы изгнать злых духов.

* * *

Вечерами они возвращались в кыштак, а перед рассветом Саяк будил Шакира, и, прихватив пару бутылок айрана и лепешку, они шли на Длинный гребень. Случалось, ночевали там в шалаше. Охотником Шакир оказался не менее азартным, чем Саяк. К тому же он впервые ощутил себя кормильцем семьи: видел, как благодарно улыбается мать, принимая из его рук добычу. В эти дни он потерял всякий интерес к занятиям в школе, да и учителя делали вид, что не замечают прогулов, и не ругали учеников за то, что они ставят силки и ловят кекликов в неположенное для охоты время: этой ранней весной в кыштаке было особенно голодно. За две недели Шакир был в школе всего несколько раз, но и тогда в его голову ничего не лезло. Только и ждал, когда уроки кончатся. «Что там с Саяком? — тревожился он. — Слепой ведь, может свалиться в яму, сломать ногу и, того хуже, стать калекой. Хоть бы Коктай был с ним…» Но, как назло, мать Саяка. Каныш не выпускает пса, держит его во дворе на привязи. Жалуется ему на свою судьбу, как человеку. И то плачет, то смеется… Лишь раз вырвался Коктай, нашел Саяка по следу.

Забежав домой и бросив сумку с учебниками, Шакир торопливо взбирался на гребень.

Саяк издали слышал его шаги.