Белый и Черный - [10]

— Я не подслушиваю, что говорят старшие, — благонравию сентенции противоречила наглая ухмылка. — Чего и другим желаю.

Арно схватился за кинжал. Нанн ухмыльнулся шире.

— Сколько денег тебе надо?

— У тебя столько нет… Не гневайся, добрый сьер. Я вправду не слышал.

— Ладно. Зачем ты приносил щенков? Что с ними сделалось? Это ты ведь можешь сказать?!

Нанн что-то прикинул про себя. Нагнулся, поднял золотой и подал его Арно.

— Могу. Ты хорошо просишь. Даже показать могу. Пойдем на кухню.

Кухня в доме мага была просторной и светлой, две немолодые женщины трудились над чем-то. Обе засмеялись, увидев, что Нанн берет с полу большую корзину. «Еще одного сделает», — сказала старшая.

— Гляди, — Нанн протянул ему корзину. — Все были черные.

Копошение и скуление — щенки еще слепые, большеголовые, с мышиными хвостиками и слабыми тонкими лапками. В самом деле, все черные, кроме одного. Арно вынул белого, подняв двумя пальцами за шкирку. В точности такой, как его братцы, только шерстка белее снега, розовое просвечивает под носом и на брюхе, подушечки лап розовые…

— Простое дело, — смеясь, сказал Нанн. — Все равно что зубы заговорить. Это, видишь ли, если взять для примера ткань, из которой пошит твой плащ, — она окрашена, ибо ты знатный человек. Так же окрашены живая плоть и волос, и краску эту можно убрать. На солнце плащ выгорает, выгорают и волосы у девчонок. Только маг делает это быстро и во сто раз лучше. Понял?

— По-онял, — протянул Арно. Истина открывалась перед ним — шаг за шагом и все же стремительно.

— Что, рыцарям так нужны белые собаки? — спросил Нанн. — Я пришел за ними, когда учитель позвал, — твой батюшка все что-то сказать порывается. «Ап» да «ап», и будто задохся. А учитель ему одно: я ничего вам не говорил, я нич-чего не говорил. Ты, что ли, хочешь такого же? Этого не отдам, может, он учителю нужен. Принеси своего щенка — выбелю. Одного золотого хватит.

Арно молча отдал ему золотой и вышел вон. Ученик переглянулся с кухарками и пожал плечами.

* * *

Отослав слугу, сын Мондрена выехал за городские ворота. Задувало с моря, пахло солью и мокрым снегом. Бледный зимний свет медленно мерк, тучи становились все чернее, словно ночь надвигалась раньше времени, — но светлее неба была заснеженная земля.

Арно пустил коня быстрой рысью. Молодому рыцарю лучше думалось, когда воздух бил в лицо, а копыта стучали о землю, и теперь он повторил про себя все, что понял.

Магам запрещено изменять облик человека, но они могут высветлить волосы капризной даме, забавы ради выбелить щенка. Легкое заклятье, все равно что зубы заговорить. Если кто из магов следил за колебаниями силы в покоях королевы, небось, подумал, что маг ее величества, которого теперь называют Брес Маур, унимает кровь или предотвращает судорогу. Иначе зачем он нужен при родах? Повитуху услали в тот же день. Никто ничего бы не узнал, если бы толстая кормилица не вспомнила четверть века спустя, какие потешки пел важный господин.

Взял одного из двух мальчиков, одинаковых, что два боба, и вот — черные волосы сделались золотисто-белыми, будто зимнее солнце. Смуглая кожа потомка Нимернуа просветлела, стала бледной — как у девчонки, запросто краснеющей от глотка вина или непристойного слова. Глаза, когда рассеялась младенческая муть, оказались не черными, а серебристо-серыми. Положи малышей рядом, никто не скажет, что братья! Но только рядом они, конечно, не лежали. Белого унесли в помещения слуг и вряд ли очень уж таились при этом. Где рождение принца, там кормилицы с младенцами. Одним больше, одним меньше — подумаешь, важность! Сын кормилицы. Какой кормилицы, где она сама? Да не все ли равно? Уж верно, маг нашелся, что соврать.

Ларрел, он же Лавен ар Ним!.. Арно пришпорил коня. Все сходится, все сходится. Подрастал незаметно при дворе, вместе с другими сиротами знатных родов. Был пажом… пажом королевы, вдруг вспомнил Арно. Никто не замечал… да кому хоть с какого перепою придет в голову вопрос: а не похож ли стриженый белоголовый мальчишка на нашего чернокудрого принца? Чтобы задать такой вопрос, надо уже знать ответ, а его-то никто не знал! Потом — паж принца. Потом — шут. Когда ему сломали нос? Арно не помнил. Так или иначе, последняя черта сходства была стерта.

Принц, как подобает знатному юноше, отпустил бороду. Шут гладко выбривал острый подбородок. Принц ежеденно учился борьбе, оружному бою, иным благородным искусствам. Шут шуршал свитками и забавлял придворных. У принца плечи как у кузнеца. Над Ларрелом всегда смеялись, мол, он потому так ловок уговаривать девиц, что силой не сладит ни с одной… Он и король каждый день вместе, но отчего бы королю не предпочитать одного из слуг остальным? Ивен готов защищать шута от любого врага (сколько ни смейся над Гераном — король внял бы его жалобе, будь виновником кто-нибудь другой!), но и это неудивительно. Ларрел предан королю, как пес, но это неудивительно тем паче.

Братья. Не король и шут, а два брата. Те же черты: широкий лоб и скулы, большие глаза, узкая нижняя челюсть. Те же повадки, та же открытая улыбка, быстрый поворот головы, резкостью своей пугающий собеседника, будто противоречащий и ровному дружелюбию Ивена, и тихой кротости Ларрела… Одинаковые, как две буквы, одна начертана углем, другая мелом. Все мы были слепы — но иначе быть не могло. Теперь понимаю, отчего Маррок так боится Брес Маура!