Бегуны - [107]

Профессор принялся вдохновенно рассуждать об этимологии имени Посейдон, и Карен отвернулась к морю.

После каждой лекции ему требовалось, чтобы она подтвердила: да, все прошло великолепно. У себя в каюте, когда они переодевались к ужину, Карен обняла мужа, его волосы нежно пахли ромашковым шампунем. Готовые к выходу — муж в легком темном пиджаке, на шее любимый старомодный фуляровый платок, она в зеленом шелковом платье, — они остановились посреди тесной каюты и поглядели в окно. Карен подала профессору его чарку с вином, он сделал глоток, прошептал несколько слов, потом опустил в нее пальцы и сбрызнул вином каюту — осторожно, чтобы не испачкать пушистый палас кофейного цвета. Капли впитались в темную обивку кресла, нырнули в промежутки между мебелью, не оставив после себя и следа. Карен последовала его примеру.

За ужином к их столику, который они делили с капитаном, подсел тот золотистый мужчина, и она заметила, что мужу это очень не понравилось. Однако незнакомец оказался воспитанным и приятным. Представился программистом, сказал, что работает в Бергене, у самого Полярного круга. Норвежец. При мягком искусственном свете его кожа, глаза и тонкая металлическая оправа очков казались золотыми. Белая льняная рубашка напрасно пыталась скрыть золотистый торс.

Мужчина спрашивал об одном слове, которое прозвучало во время лекции и которому, впрочем, профессор тогда же дал пояснение.

— Контуиция, — сказал профессор, изо всех сил скрывая раздражение, — это, как я уже говорил, вид знакомства с чем-либо, спонтанно обнаруживающий присутствие некой силы, большей, нежели человеческая, некоего единства поверх различий. Завтра я разовью эту тему, — добавил он жуя.

— Да, — согласился норвежец растерянно. — Но что это значит?

Профессор на мгновение задумался — видимо, пролистывал каталог своей беспредельной памяти, наконец, помогая себе рукой — ладонь его описывала в воздухе маленькие круги, — произнес:

— Следует оставить все это и, будто закрыв глаза, заменить телесное зрение и пробудить умное зрение, которое имеется у всех, но пользуются которым немногие, — он даже покраснел от гордости. — Плотин[148].

Капитан с пониманием покивал головой и поднял тост — это был их пятый совместный рейс:

— За нашу небольшую круглую дату.

Странно, но у Карен тогда мелькнула мысль, что — и последнюю.

— За то, чтобы мы снова встретились в будущем году, — добавила она.

Профессор оживленно рассказывал капитану и рыжеволосому мужчине (назвавшемуся Оле) о своем новом проекте.

— Путешествие по следам Одиссея, — профессор сделал паузу, чтобы дать собеседникам возможность осознать услышанное. — Разумеется, в общих чертах. Нужно только подумать, как это организовать логистически, — он взглянул на Карен, и та сказала:

— У Одиссея это заняло двадцать лет.

— Ничего страшного, — весело возразил профессор. — Сегодня этот путь можно проделать за две недели.

Именно тогда Карен с Оле невольно обменялись взглядами.

В эту, а может, в следующую ночь Карен испытала оргазм — сама по себе, во сне. Он был как-то связан с рыжеволосым Оле, но не напрямую — Карен мало что запомнила из своего сна. Она просто впитала в себя золотистого мужчину. Проснувшись, Карен явственно ощутила спазмы внизу живота — удивленная, изумленная, смущенная, наконец. Машинально принялась их считать и поймала последние четыре.

Назавтра, когда они плыли вдоль побережья, Карен осознала, что во многих местах стало нечего смотреть.

Дорога в Элефсис — асфальтовое шоссе, по которому мчатся машины, тридцать километров уродства и банальности, иссохшие обочины, бетонные дома, рекламы, автостоянки и земля, которую возделывать невыгодно. Склады, погрузочные платформы, огромный грязный порт, теплоцентраль…

Они вышли на берег, и профессор повел большую группу к руинам храма Деметры, имевшим сейчас довольно плачевный вид. Пассажиры не скрывали своего разочарования, поэтому он велел им пофантазировать — представить, будто время отступило назад.

— Эта дорога из Афин была тогда узкой и лишь слегка присыпана камнями. Взгляните — в сторону Элефсиса тянется вереница людей, они идут, поднимая пыль, которая наводит страх на величайших правителей мира. Эта плотная толпа кричит сотнями глоток.

Профессор остановился, немного расставил ноги, оперся о палку и сказал:

— Возможно, это звучало вот так, — он сделал короткую паузу, чтобы набрать в легкие воздуха, а потом вдруг закричал во всю мощь своего старческого горла. Голос у него оказался неожиданно звучным и чистым. Крик профессора пронзил раскаленный воздух, заставив удивленно поднять головы и бродивших среди камней туристов, и продавца мороженого, и рабочих, устанавливавших ограждения (поскольку начинался сезон), и малыша, трогавшего палочкой перепуганного жука, и двух ослов, пасшихся в отдалении, По ту сторону холма.

— Якхос! Якхос! — кричал он, прикрыв глаза.

Этот возглас, казалось, продолжал висеть в воздухе, даже когда профессор умолк. Всё вокруг затаило дыхание — на полминуты, на несколько десятков странных секунд. Потрясенные эксцентричным поведением лектора, слушатели опустили глаза, а Карен в смущении залилась краской, словно это она кричала. И отошла в сторону, чтобы успокоиться.