Автобиография - [84]
Окончив «Трансцендентальную философию», я ознакомил со своим трудом господина Г. [267] Тот признался, что хоть и числится ближайшим учеником великого философа, хоть и посещал его лекции прилежнее всех (это видно из его, Г., собственных сочинений), но все-таки не может судить ни о самой «Критике…», ни о работах, основанных на ней, и посоветовал послать рукопись для ознакомления самому Канту. При этом он обещал снабдить ее своим рекомендательным письмом.
Так и было сделано. Ответ (Герцу. — С. Я.) не приходил довольно долго. Наконец пришел и среди прочего содержал следующие слова: «Но как додумались Вы, милейший друг, отправить мне целую пачку тончайших исследований не только для прочтения, но и для серьезного обдумывания? Мне, который на шестьдесят шестом году своей жизни загружен еще большой работой по завершению своего плана (частично выпуском последней части „Критики…“, а именно „Критики способности суждения“, которая должна скоро появиться, частично разработкой системы метафизики, как природы, так и нравов, в соответствии с требованиями „Критики…“). Кроме того, большое количество писем, которые требуют специальных разъяснений по поводу определенных пунктов, постоянно держат меня в напряжении при моем, как я сказал, шатком здоровье.
Я уже почти решил отослать рукопись назад, сопроводив ее весьма обоснованными извинениями. Однако же взгляд, брошенный на нее, позволил мне сразу отметить ее значительность, а также и то, что не только никто из моих противников не мог так хорошо понять меня и основной вопрос, но и то, что лишь немногие обладали, подобно г-ну Маймону, достаточно острым умом, необходимым для столь глубоких исследований».
В другом месте этого письма говорилось: «Сочинение г-на Маймона содержит, впрочем, так много проницательных замечаний, что он мог бы всякий раз представить его публике, произвести благоприятное впечатление». В письме, обращенном лично ко мне, Кант говорил: «Вашу продиктованную самыми благородными побуждениями просьбу я попытался настолько, насколько это было в моих силах, удовлетворить, и если мне не удалось, как Вы рассчитывали, дать исчерпывающую оценку всего Вашего труда, то причины этого упущения Вы узнаете из письма к господину Герцу. Этой причиной, конечно, ни в малейшей степени не является пренебрежение, с которым я не могу относиться ни к какой серьезной попытке разумных и интересующих человечество исследований, и уж, конечно, пренебрежительная оценка совершенно неприемлема по отношению к Вашему исследованию, явственно обнаруживающему необычайный талант к высокой науке» [268].
Легко себе представить, как важна и приятна была похвала великого мыслителя, в особенности свидетельство о том, что я отлично разобрался в его мыслях. Теперь гордые господа кантианцы, считающие себя полноправными и единственными собственниками философии учителя и на всякое критическое суждение о ней, имеющее в виду лишь истолкование, а вовсе не опровержение, твердящие, что автор, мол, ничего не понял, лишались своего колкого оружия; наоборот, благодаря отзыву самого Канта оно переходило ко мне и могло быть легко направлено против них самих.
В то время я жил в Потсдаме, на кожевенной фабрике господина И., но, получив вышеприведенное письмо, отправился в Берлин и занялся публикацией «Трансцендентальной философии». Будучи уроженцем Польши, я посвятил свое сочинение польскому королю и представил экземпляр его резиденту в Берлине для передачи по назначению; однако под разными предлогами это дело все оттягивалось, да так и заглохло. Sapienti sat! [269]
Другой экземпляр я послал, по обыкновению, в редакцию «Всеобщей литературной газеты» [270]. За долгое время не последовало никакого отклика. Наконец я обратился к издателю этого органа, спрашивая о причине молчания. Он ответил, что посылал мою книгу уже трем разным рецензентам, но все они один за другим отказывались дать отзыв, ибо «не в состоянии постигнуть суть исследования». Позже «Трансцендентальная философия» была послана и четвертому лицу; разбора до сих пор нет как нет.
Тогда же я начал сотрудничать с «Журналом просвещения» [271]. Первая моя тамошняя статья, называвшаяся «Об истине», носила вид ответного письма к моему благородному берлинскому другу господину Л. Я получил его послание, когда жил в Потсдаме при кожевенной, как уже говорилось, фабрике. В шуточном тоне Л. писал, что в наши дни философия гроша ломаного не стоит, так не стоит ли мне заняться дублением кож, раз уж к тому есть удобный случай? Я отвечал без шуток: философия не монета, чья ценность зависит от изменений курса. В публикации эта мысль подробно развивалась.
Во-первых, в ней подвергалось критике разъяснение Вольфом логической истины: (она есть) соответствие нашего суждения объекту, ибо логика абстрагируется от всех особенных объектов. Логическая истина не может, следовательно, состоять в соответствии наших знаний особенному объекту, но она состоит в соответствии объекту вообще или самой себе, если она не содержит противоречия, так как то, что формально не соответствует самому себе, не может мыслиться материально ни в одном объекте. Истиной должно называться лишь логическое (понятие), то есть формы идентичности и противоречия, а объективностью (отношением к реальному объекту) должна именоваться реальность. Затем следует сравнение между употреблением реальной и воображаемой монеты и употреблением реального и формального знания; так же как между первым, интуитивным, и символическим знанием. В заключение показано, что истина и (абсолютное) добро имеют общим принципом постулат идентичности. В другом сочинении, изданном в этом журнале, я показываю, что тропы вовсе не означают перенос слова с одного предмета на другой, ему аналогичный, как это обычно полагают, потому что подобное слово устанавливает общее для обоих предметов, следовательно, в действительности не переносится. Истинные же тропы являются переносами слов с члена отношения на его коррелят; и так как все виды отношений, в которых могут мыслиться различные предметы, могут быть заданы логикой
