Автобиография - [86]

Таким образом, нация разделена на два неравных сословия. Составляющие большинство простые люди, пребывая по разным причинам в самом бедственном положении, не только чураются всех наук и искусств, но не знают даже собственных религиозных установлений — и, так как от этих последних зависит вечное блаженство, по необходимости подчиняются тем законам, правилам и обычаям, которые устанавливают ученые, толкуя Священное Писание и живя на иждивении основной массы народа.

Представители ученого сословия и сами не слишком образованны. Они стараются восполнить незнание языков и неспособность к разумной экзегезе вспышками озарения, остроумием и ложным глубокомыслием. Кто изучил Талмуд с комментарием Тосафот [274] (прибавления к комментарию рабби Соломона Ицхаки [275]), тот легко составит себе представление о степени развития этих дарований.

Потому-то умственный труд ценится у евреев вовсе не по его целесообразности и полезности. Ты глубоко понимаешь язык, отлично знаешь Священное Писание, держишь в голове весь еврейский corpus juris (что не так-то просто) — тебя в лучшем случае назовут хамор носе сефарим [276], ослом, навьюченным книгами. Того же, кто умеет силою одних только прозрений выводить из существующих уже узаконений новые, проводить остроумные разграничения, открывать скрытые противоречия, станут чуть ли не боготворить. Впрочем, такой способ оценки вполне справедлив, когда речь идет о занятиях, не имеющих в виду достижение какой-либо внешней цели.

Поэтому я ни минуты не сомневался, сколь мало сочувствия встретит в ученом сословии Общество, пекущееся о знании языка, распространении хорошего вкуса и тому подобном (по мнению раввинов) вздоре. И кто стоит у руля этого устремившегося в неизведанные моря судна? Идиоты и неучи — потому что, как бы ни был образован человек, какими бы познаниями и вкусом ни обладал, ученые и в грош его не ставят, если он не штудировал Талмуд (именно в той мере и по тому способу, которые считаются общепринятыми). Разве что Мендельсон пользовался у них некоторым уважением, так как и впрямь был хорошим талмудистом.

Вследствие всего этого я не был ни за, ни против издания ежемесячника, даже время от времени давал в него статьи на еврейском языке; упомяну лишь ту, что была посвящена объяснению на основании Кантовой философии одного темного места у Маймонида в его комментарии к Мишне: позже в немецком переводе работу напечатал «Берлинский ежемесячный журнал» [277].

Спустя некоторое время Общество (которое называет себя союзом лиц, споспешествующих всему доброму и прекрасному) поручило мне составить на еврейском языке комментарий к знаменитому сочинению Маймонида Море невухим [278]. Я с удовольствием принял предложение и вскоре исполнил его. До сих пор, однако, в печати появилась только первая часть этого труда. Предисловие к нему есть краткая история философии.

Я последовательно был приверженцем всех философских систем — перипатетиком, спинозистом, лейбницианцем, кантианцем и, наконец, скептиком — и всегда горячо отстаивал воззрение, которое в то или иное время признавал верным. Теперь мне ясно, что в каждой из систем заключена частица истины и в известном отношении все они плодотворны. Но трудность заключается в том, что различие философских систем зависит от постулатов, лежащих в их основе, от предметов природы, их свойств и модификаций; эти постулаты не устанавливаются всеми людьми одинаковым образом, подобно математическим аксиомам, которые могут быть заданы a priori. В связи с этим я принял решение издать «Философский словарь» [279] — как для собственного употребления, так и для пользы любознательных читателей. В нем я хотел представить все философские понятия, причем без отнесения к какой-либо особой философской системе, а посредством выяснения общих свойств, имеющихся в данном понятии, присущих всем системам, или же с помощью нескольких объяснений, дающих представление о своеобразии данного понятия в каждой системе. Так, например, понятие «право» в широком смысле слова объясняется способом, пригодным для всех систем морали: а именно посредством законосообразности добровольных действий, не учитывая того, служит ли эта законосообразность какой-либо цели или нет, и если служит, то какого рода может быть эта цель. В конкретных случаях право объясняется законосообразностью, имеющей различные цели: в эпикурейской системе она связана с достижением счастья, в системе стоиков законосообразность имеет целью совершенство свободной воли, в вольфианской системе — совершенство вообще, в системе Канта она имеет целью практический разум.

При этом возникают доводы «за» и «против», благодаря чему в каждой системе точно определяется истинное и полезное. С одной стороны, я вижу недостатки догматической философии, которая переходит непосредственно от дискурсивного мышления к реальному познанию, не задаваясь вопросом, как это может произойти. С другой стороны, меня не удовлетворяет критическая философия, упускающая из виду реальное в познавательном процессе из-за слишком большой заботы о формальной стороне дела. На мой же взгляд, обе эти системы взаимно исправляют друг друга, и именно поэтому я в этом своем сочинении придерживаюсь точки зрения скептической философии. В результате возникает следующая ситуация: наше познание имеет нечто чистое и нечто реальное, но, к несчастью, чистое нереально, а реальное нечисто. Чистое (формальное) есть идея, к которой можно в реальности бесконечно (посредством индукции) приближаться, но достигнуть ее невозможно. В настоящее время появилась только первая часть «Философского словаря».