Австралийские рассказы - [120]

Олифант промолчал. Возможно, этот юноша никогда не служил у настоящего джентльмена. Научится.

Он молчал почти всю дорогу. И даже та ловкость, с которой Колдер бесшумно выскальзывал из машины, когда нужно было открыть очередные ворота, не смогла поднять настроения скваттера. Он лишь дважды обращался к Колдеру: один раз спросил, женат ли он, а другой — где он раньше работал. Всю остальную дорогу он хмуро молчал, упрямо обдумывая эту досадную неполадку в работе отрегулированного, как часы, механизма Пандалупы.

Спокойная беседа с Вилом должна была быть первым из многих связанных с возвращением удовольствий, точную последовательность которых привычно рисовало его упорядоченное воображение. Вил так хорошо знал свое место… Свое место в обществе. Идеал доверенного слуги. Будь здесь Вил, Олифант за время короткого переезда из гостиницы домой узнал бы обо всем, что там произошло в его отсутствие.

А вместо этого он угрюмо размышлял над причиной, заставившей Вила уйти. Может быть, Луиза нечаянно обидела его? Луиза, новая, очень молодая и такая английская хозяйка Пандалупы. Луиза, детски-неискушенная в тонкостях управления людьми и слепо влюбленная в жизнь овцеводческой станции. Луиза, которая позволяла себе такие странные слова и поступки и которой все всегда сходило с рук благодаря ее неотразимому очарованию и дружескому тону. Она покорила всех в Пандалупе, но, может быть, на этот раз…

По мере того как летели мили и минуты, Олифант находил все новые и новые поводы для недовольства. Сидя в гостинице, он был так счастлив, как может быть счастлив только законченный эгоист: он был доволен, что вода в реках высоко поднялась (это он заметил еще в Дениликуине и Ичуке); он был вполне удовлетворен объяснением Луизы, когда два дня тому назад она сказала ему по телефону, что не сможет встретить его на вокзале, так как дороги размыты.

А теперь огромные тучи, которые, пролив дожди, уходили, клубясь, на восток, действовали на него угнетающе; голую мокрую равнину, бесконечно тянувшуюся к самому горизонту, уже не оживляли видения сочных трав и большого приплода. Ему вдруг пришло в голову, что дороги не так уж сильно размыты… От Дениликуина до Уонганеллы автомобиль ни разу не увяз.

Луизы даже дома не было.

Неожиданно показалась усадьба. День клонился к вечеру. Лошади, на спинах которых еще виднелись потные следы недавно снятых седел, пятились в заросли и с любопытством смотрели вслед автомобилю. И в тот самый момент, когда кривые низкорослые эвкалипты расступились, открыв широкую дорогу, ведущую к дому, западный край огромной тучи поднялся, и влажное солнце, похожее на исполинский апельсин, засияло над вымокшей равниной.

Настроение Олифанта тоже поднялось. Червь одиночества, который грыз его с той минуты, как он выехал из Уонганеллы, исчез. Одним проницательным взглядом он охватил все, что делалось вокруг. Вил ушел, но все остальное, слава богу, сохранилось как прежде. Зная все подробности заведенного на станции порядка, Олифант посмотрел на часы. Четыре тридцать. Джексон, мальчик для услуг, возвращается из птичника, заперев его на ночь. А над краем живой изгороди виднеется склоненная голова Пу-Иня, огородника. Джо Мак-Грасс, кузнец, идет по тропинке к кузнице с большим ящиком на плече… вероятно, собирается наточить инструменты — обрезать завтра хвосты ягнятам… Нэсбитт и Тимс — объездчики — расседлывают лошадей на конюшне.

Вот и хорошо. С Видом или без Вила, она не изменилась — машина, работающая, так же уверенно и плавно, как мотор «ланчии». Каждый человек как раз там, где ему следует быть, и выполняет свои скромные обязанности так, как будто он в этом лично заинтересован.

Олифант гордился служившими у него людьми едва ли меньше, чем своими овцами. Чистокровных мериносов Пандалупы отправляли во все страны мира — в Южную Америку, в Аргентину, в Соединенные Штаты, в Советский Союз. Они получили пятнадцать первых призов на выставках в Сиднее и Мельбурне. Но другие скотоводы преуспевали не меньше, и Олифант знал, что их зависть вызывали не столько его овцы, сколько те преданные и толковые слуги, которыми он себя окружил. За сигарами и ликером его гости говорили о пандалупской Боннет или пандалупском Паше менее восторженно, чем о надежности его объездчиков, об искусстве его кузнеца, о великолепных овощах Пу-Иня, о вкуснейшем белом хлебе немца Карла и о том, как безупречно ведут хозяйство экономка миссис Телсон и две горничные. Больше всех удивлялся Эйчесон, владелец соседней станции Мабуда.

— Джеффри, дружище, — сказал он однажды, — если бы я смог собрать такую компанию, как у вас, я бросил бы хозяйничать и купался в богатстве до конца своих дней. Скажите, ради создателя, как вы их у себя удерживаете?

Олифант, самодовольно улыбнувшись, ответил:

— Относитесь к ним справедливо и держитесь с достоинством, Боб. Только и всего.

Это, однако, далеко не отвечало истине, хотел того Олифант или нет. Вероятно, он и не пытался сознательно выработать точную формулу своего отношения к служащим. А если бы попытался, то она звучала бы примерно так: «Сейте небольшие разногласия, культивируйте мелкое соперничество, поощряйте тщеславие. Стремитесь, короче говоря, к тому, чтобы у служащих не было ничего общего, кроме желания во что бы то ни стало добиться вашей благосклонности. Сохраняйте высокомерное равнодушие, проявляя приветливость только тогда, когда это может послужить определенной цели, и так редко, чтобы это всегда вызывало удивление и благодарность. Награждайте редко, но щедро настолько, чтобы создать легенду о вашем великодушии. Платите маленькое жалованье — тем больше будут оценены награды. А главное — будьте постоянно настороже, не допускайте дурных примеров и вторжения чуждых подрывных элементов».