Австралийские рассказы - [118]

Когда после пикника мы возвращались на лодке домой, ом слушал спор между соседями. Речь шла о том, какой строй лучше — монархический или республиканский. Эта тема была популярна в те времена, так как в Австралии начали появляться первые американцы.

Ирландец вмешался в разговор. Я до сих пор помню все, что он сказал:

— Зря спорите, друзья. Что толку рабочему от того, при каком строе он живет? При обеих формах существует неравенство. Мы можем продавать лишь свой труд или его продукты и вынуждены брать то, что капитал сочтет нужным дать за него, — управляет ли нами монарх или президент. А раз капитал не дает нам справедливое вознаграждение за наш труд, мы должны объединиться, чтобы потребовать этого…

В ответ раздались крики протеста:

— Но мы же не рабочие.

— Мы обрабатываем собственную землю.

— Он социалист.

— Чего доброго, он бунтовщик!

Мой отец сказал:

— Ты бы, парень, не взваливал на свои плечи все заботы мира.

Мне показалось, что ирландец прав, и мы потом с ним много разговаривали. Он дал мне книги, которые стали семенем, упавшим на плодородную почву.

Позже, в Сиднее, я столкнулся с проявлениями неравенства, которые заставили меня снова задуматься.

На Питт-стрит бесцельно толпились отчаявшиеся люди. Они, их жены и дети умирали от голода, а в колонии были огромные запасы продовольствия.

Мне вспомнилось племя камилароев, обитавшее в долине нашей реки. В плохие времена все племя одинаково страдало от голода, а когда охота была удачной, добыча делилась поровну между всеми.

Несомненно, белые могли бы организовать свое общество так же справедливо, как и туземцы!

Но собравшиеся на Питт-стрит голодающие уныло твердили о том, что надо «послать делегацию», «пойти с петицией», «предпринять другие шаги»… Они были бессильны и неспособны потребовать элементарной справедливости.

Я понял, что они страдают потому, что они не организованны, потому, что у них нет руководителя.

И когда в 1888 году в Барку появился делегат только что образованного союза стригальщиков, я вступил в его ряды. Моим лозунгом стало: «Рабочие, объединяйтесь!»

Условия существования рабочих на овцеводческих фермах ужасны. Впрочем, не для меня: я молод, хорошо обеспечен, у меня прекрасная лошадь, вдоволь еды. У овцеводов для меня всегда находится хорошая работа. Если я поверну коня на юг, то в доме отца найду кров, а на его полях — работу.

Но я вижу, что другим не так повезло. Старики уже сгорели на работе у овцеводов, а молодые еще не понимают, что за их счёт наживаются, — все они безропотно позволяют эксплуатировать себя и ждут, пока появятся люди, способные повести их на борьбу за справедливую оплату труда.

Итак, я мчусь по дороге.

Я помню, как в прошлый раз, уезжая из Барку, стригальщики устроили концерт в пользу больничного фонда; я написал для них песню с хоровым припевом:

В Барку, от вас не скрою,

Нас кормят требухою,

Прокисшею похлебкой

Со свежей лебедой;

Поверьте, нам не сладко.

Трясет нас лихорадка.

Цинга нас не обходит стороной!

Ты стал, мой брат ретивый,

Овечкой шелудивой.

Такая здесь глухая сторона!

Но меркнут все заботы

Пред запахом блевоты,

Блевоты от казенного вина!

Овцеводческая станция Бельядо славится тем, что там отвратительно кормят, хотя в этом отношении она отнюдь не исключение. Работников не удивишь большими вычетами за скверную кормежку, а шалаши из веток и жести, в которых мы спим, если не запаслись собственными палатками или брезентом, — плохая защита от квинслендских ливней. Лошади моего отца и те находятся в лучших условиях.

И не довольствуясь тем, что их работники гниют и плесневеют, как коряги в болоте, хозяева подло увольняют их за малейшие проступки, зная, что на каждое место найдутся сотни безработных. Мы часто видели, как какого-нибудь беднягу вышвыривали за ворота без гроша в кармане и за сотни миль от тех мест, где он мог найти работу. Неужели он не имел права на предупреждение за неделю или недельную плату вперед?

Я помню, что рассказывали нам в Баркалдине года два назад новые поселенцы. Они приехали в Квинсленд на «Кветте». Пройдя пешком далеко в глубь страны, они только много недель спустя после приезда наконец нашли работу: подрядились уничтожать колючки и расчищать заросли диких груш за один фунт в неделю. Когда работа кончилась, они попросили заплатить им. Но оказалось, что им ничего не причитается. Мало того, они остались должны станции за питание и рабочую одежду.

— Зачем же вы приехали в Австралию? — спросил их я.

В ответ они показали мне объявления, которые сотнями развешивают в английских деревнях. «Австралии — стране сказочного изобилия — нужны переселенцы, — прочел я, — там вы разбогатеете. Вам нужно лишь одно — изъявить желание».

Должно быть, иммиграционный офицер отлично знает, что требуется австралийскому овцеводу, — обилие дешевой рабочей силы и никакой ответственности.

В тот же вечер у бара О’Кейли был организован митинг стригальщиков. Собралось много народу, но почтовая карета из Хьюэндена, в которой должен был приехать докладчик, запаздывала. Кто-то предложил: «Пускай вон тот парень с рыжей бородой скажет нам что-нибудь». — «Тот, что пишет в «Бюллетень». — «Раз он пишет, значит может говорить». — «Давай, давай, парень! Не робей. Здесь все свои».