Апостол свободы - [41]

— Надо просветить народ, Дьякон! — воскликнул Греков. — Нужны школы!

— Просвещать народ — дело неплохое, — отозвался Левский, — но это самый долгий путь к свободе.

— Верно, это самый долгий путь, — ответил Греков, — но в то же время он самый верный, самый надежный. Болгарский народ терпел четыреста лет и может потерпеть еще немного — лет сорок или пятьдесят, — зато получит истинную свободу, с меньшими жертвами и кровопролитием. Да и свободой будет обязан только самому себе.

— Я думаю иначе, — отозвался Дьякон. — Было бы неплохо, если бы мы вместе с просвещением будили народ, для чего образовали бы своего рода тайные общества, у которых будет другое назначение, другая миссия, а не просвещение. Мы с тобой, Христо, — обратился он к Большому, — люди пожилые, да и необразованные, не годимся ни в учителя, ни в ученики. Учителя из нас никчемные, для учеников мы стары. Но и для нас есть дело, да еще поважнее, чем идти в горы драться. Мы поедем в Болгарию, туда, где лучше знаем места и людей и где люди нас знают, и станем создавать тайные общества. Они расшатают основы Турецкой империи сильнее, чем четы, которые ходят за Дунай биться с турками лицом к лицу. Мы возьмем отсюда кое-кого из товарищей и уйдем через границу, а там, в Болгарии, лучше обдумаем, что нам делать[57].

Левский был уже убежден, что ключ к освобождению следует искать в самой Болгарии, что ни четы, ни легии ничего не сделают, пока народом владеет апатия и страх. Он еще не знал, как пойдет его дело и сколько времени оно потребует. Он только знал: главное — не в том, чтобы сплотить героическое меньшинство, готовое покинуть дом и близких во имя общего дела; самое главное в том, чтобы сплотить огромную и нерешительную массу большинства, оставшегося на родине. Революцию нельзя импортировать; ее нужно организовать на месте.

На собственном опыте Левский знал, как велико значение дисциплины и ответственности, и решил поделиться своими планами с Панайотом Хитовым — отчасти потому, что все еще считал его своим воеводой, отчасти потому, что в глазах молодых революционеров Хитов разделял авторитет Раковского.

Левский был еще очень слаб и не мог выходить из дома, и потому написал Хитову письмо:

«Господин Панайоте,

Премного вас благодарю, что потрудились вызволить меня из больницы, а останься я там на несколько дней, то воистину помер бы. Так же трудитесь вы для всех нас, собравшихся здесь Братьев, и мы обязаны вас почитать. Потому что вы есть, особенно с начала нашего собрания, наш Главный Воевода.

Вы теперь взяли на себя и мои издержки, про которые я напишу, что вы на меня тратитесь, и надеюсь, что мне вышлют, сколько потратите. Потому что стерегусь попасть в число тех, про кого говорят, что на них трачены деньги… и всячески постараюсь вам их вернуть. Довольно и предовольно уже и того, что вы потрудились.

Повторительно вас прошу прислать 1 золотой на расходы, потому что у меня нет; я уж занял у брата и у приятелей сорок грошей, да с моей платой в двадцать грошей, да с твоей набирается сто пять грошей, а с меня за тринадцать дней следует сто шестьдесят пять грошей, да за лекарства хозяйке ничего не плачено, и сколько она запросит, не знаю.

Слышно, будто ты собираешься в Валахию; я с лета 67-го и по сей день имею ту честь, что вы мне доверяли, так не скажете ли хоть малость, каковы истинные дела. Но опять вас прошу, зная вас за самого искреннего и первого любимца Болгарского, чтобы вы ко мне зашли или я вам напишу, что думаю сделать и сделаю с божьей помощью и с вашего позволения, если будете благосклонны, и буду вас просить, чтобы позволили мне дело, которое если я выиграю, то выиграю для всего народа, а если потеряю, потеряю только себя.

Оттого прошу, ежели вы собираетесь в Румынию, навестите меня, чтобы я все вам сказал, или дозвольте написать вам. В-третьих, прошу, как написано выше, не оставлять меня без денег, потому что чуть не с первого дня, как я в этом доме, они не трудятся ничего покупать и едят за мой счет, а женщина, что ходит за мной, уже имеет право есть за мой счет, она всякий день при мне, готовит, моет посуду, носит воду с самого Дуная, а Панчовица и пальцем не шевельнет? Не знаю, как и рассчитаюсь с ней, потому прошу, приходите и скажите, что ей честно заплатят, если вылечит. Почему и прошу нимало не считать это докукой, а я от себя постараюсь, как написано выше.

Ваш хоругвеносец в лето 67-е В. И. Левский»[58].

Не известно, отозвался ли Хитов на его просьбу, однако Левскому удалось, достать где-то денег. Когда Легию расформировали официально, он с друзьями решил — возможно, чтобы сэкономить на дорожных расходах, — что отправится в Румынию разведать обстановку, а остальные будут ждать в Заечаре, сербском городе возле границы с Болгарией. По прибытии в Румынию Левский узнал, что Хаджи Димитр и Караджа вовсю готовятся к походу в Болгарию по плану, от которого были вынуждены отказаться в прошлом году.

Отец Хаджи Димитра, владелец заезжего двора в Сливене, вместе со всей семьей совершил паломничество в Иерусалим, когда Димитру было три года. Хаджи Димитр был сильный, красивый человек, со светлыми волосами и голубыми глазами, скромный и правдивый, горевший любовью к своему народу и принимавший близко к сердцу все, связанное с его освобождением. Ребенком он уводил товарищей в Стара-Планину, к возвышавшимся над городом скалам, известным под названием Синие Камни. Там они пели бунтовщические песни и играли в войну, подражая ученьям турецких солдат, а иногда устраивали драки с турецкими мальчишками. Главу семьи то и дело вызывали в церковный совет отвечать за поступки сына перед отцами города и чорбаджиями. Однажды маленький Димитр просунул голову в окно комнаты, в которой собрались чорбаджии, и сказал: «Вы плетете про меня всякое отцу и говорите, что из меня вырастет разбойник, однако с этих пор знайте, что я вас всех убью».