Антимагия. Все не то, чем кажется - [14]

Беру блокнот в руки. Ну, вот опять. У юных художников просто мания запечатлевать мою персону. В рисунке Таны нет того огня, какой я видел в работах Давиде Френи, но внешнее сходство передано превосходно, и в целом манера уверенная. Остальные зарисовки в блокноте тоже выглядят обнадеживающе. Иные маститые живописцы и этого не могут без щепотки магии.

— Ты не смотрела, когда рисовала, — отмечаю я.

— Я смотрела раньше, — Тана робко улыбается и добавляет с гордостью: — У меня очень хорошая зрительная память, — она зажмуривается. — У вас на куртке пять пуговиц из серебряной филиграни, залитой перламутром, шнуровка на рукавах из крученого черного шнура, шейный платок заткан ирисами, блестящими черными, на матовом черном фоне. И еще у вас родинка на шее прямо над платком, чуть ниже адамова яблока.

— Вот, — киваю я и провожу пальцами по ее шее от подбородка вниз. — Отсутствие его тебя и выдает. На нежной юношеской шее, может быть, и не бросается в глаза, но позже у тебя могут возникнуть трудности, если ты собираешься и впредь быть художником. Повязывай хотя бы шарф.

Тана нервно сглатывает от прикосновения и хочет отодвинуться, но я удерживаю ее за плечо.

— Ну, что же, Гаэтано Дзолла, я тебя нанимаю. Эта работа не прославит тебя, так как о ней нужно молчать изо всех сил, если хочешь жить. Но ты будешь учиться дальше. Не в Ромии. Маэстро Ливио — посредственный мазила. Ты поедешь в Децию, к Бенвенуто Донни.

— К Бенвенуто? О, синьор!

Глаза художницы восторженно вспыхивают, она делает движение, явно собираясь броситься мне на шею. Слишком привыкла быть мальчиком. Я выставляю вперед ладонь, отодвигая ее от себя, она спохватывается и неловко мнется, поправляя растрепанные волосы. Мальчик из нее милый, но девушка все-таки лучше.

— Но не вздумай проговориться, — добавляю я с нажимом в голосе. — Ни обо мне, ни о том, кто ты.

— Я уже год у маэстро Чезаре, никто не заподозрил, — горячо уверяет Тана, оглядывается на мой почетный караул и указывает на кинжал одного из гвардейцев. — Можно?

Получив от солдата кинжал, она скручивает волосы жгутом, перепиливает этот жгут, как корабельный канат, и торжественно вручает мне. Оставшиеся короткие локоны, освободившись от тяжести, свиваются в пепельные кудряшки вокруг лица. Это зрелище помимо воли вызывает у меня улыбку. Я прикасаюсь к щеке девушки, горячей и гладкой.

— Так-то лучше, художник, — говорю я, и она радостно улыбается.

Глава 3

Давиде Френи.

Колокола городских соборов и церквей отзвонили об окончании вечерней службы. Прихожане храма Четырех Валькирий степенной толпой вышли из двухстворчатых дверей и смешались с людьми на площади. И вот я сижу на освободившихся ступеньках храмовой лестницы со своим блокнотом и парой разноцветных карандашей.

Я, как обычно, занят тем, что делаю беглые зарисовки прохожих, заинтересовавших меня фигур и поз, но, на самом деле, мои мысли далеко. Я только что из укромной комнаты в «Фазане и павлине», где снова разговаривал с маэстро Карбони. Оттавио перечислил работы Моро, выполненные им по заказу князя Карло де Пальмарозы. За десять лет жизни художника при дворе правителя Деции их насчитывается немало. Мне предстоит проверить их все, чтобы найти карту. Это не так просто: не в каждое место во Дворце Воспоминаний у меня есть свободный доступ.

С места, где я сижу, хорошо видна та самая цветочная лавка, в которой позавчера разыгралась сцена с букетом лилий, а мне был преподнесен пугающий черный цветок. Ход моих размышлений нарушает появление в лавке посетительницы. Петра Корелли в сопровождении упитанной, чинной дуэньи, как и подобает синьорине из хорошей семьи, входит под навес. Забыв о набросках и о тайнике во Дворце Воспоминаний, я слежу глазами за дочерью придворного мага. Петра подходит к прилавку с запоздалыми цветами и, краем уха слушая любезности, расточаемые хозяином, выбирает маленький букетик фиалок.

Мой карандаш сам скользит по бумаге, вычерчивая тонкие пальцы, обнимающие цветочные стебельки, изгиб кисти, изящные лунки ногтей, листья и лепестки. Темно-зеленое шелковое платье — видимо, это любимый цвет синьорины Корелли — не изобилует богатой отделкой, густые черные волосы норовят выбиться из прически, являя всему свету непокорность, но точеный гибкий стан и легкая походка по-прежнему заставляют меня любоваться каждым движением девушки.

Купив цветы, Петра с дуэньей выходит на площадь. Проходя мимо храма, она поворачивает голову, чтобы поклоном почтить святое место, но получается, что, кланяясь статуям валькирий, украшающим вход, она кланяется заодно и мне, сидящему на ступенях. Я тут же вскакиваю и отвечаю на поклон. Пухлая дуэнья неодобрительно щурится, но Петра при виде меня улыбается широко и приветливо. Я вдруг понимаю, что теплый свет ее зеленых глаз затмевает грубость черт лица, и оно уже не кажется столь некрасивым и тяжеловесным.

— Маэстро Френи, — голос Петры чуть насмешлив, но столь же приветлив, как ее глаза и улыбка, — ты, вижу, времени не теряешь, — она указывает на блокнот и карандаш в моих руках.

— Синьорина Корелли, — я снова кланяюсь и делаю несколько шагов вниз, чтобы оказаться рядом с ней. — На самом деле пока не маэстро, — честно признаюсь я. — Я только ученик. Мне еще предстоит вступить в гильдию, когда уплачу взнос.