Мокрые влажные лоскуты облаков забивались в нос, обволакивали пленкой пересохшие губы, лезли в глаза, оседая на ресницах и склеивая веки. Порывы ветра нещадно хлестали по лицу, трепали колтуны коротко остриженных волос, сносили в сторону, норовя зашвырнуть меня в соленую воду бескрайних океанов, что бездной распростерлась низко подо мной, скрываемая сизым дымом хмари.
Крылья истрепались и походили на подранное пуховое покрывало, проступая сквозь грязную бахрому оголившимися стержнями там, где облетели бородки, не выдерживая гонки за существование.
Крепче сжав зубы, я продолжал лететь.
Лететь вперед. Лететь, несмотря ни на что, заставляя измученное тело совершать натужные механические движения, боясь остановиться хотя бы на миг, сбиться хоть на секунду, хоть на дыханье, на…
Мысли захлебывались, сил не хватало, усталые мышцы не просто ломило, каждая клеточка вибрировала от звенящего напряжения, отдаваясь глубоко в позвонках, ударяясь о ребра, скатываясь в живот и холодя давно пустой желудок. Меня переламывало пополам от бесконечно долгого полета, выкручивало наизнанку, сводило медленной пружиной все туже скручивающейся судороги, которая вот-вот грозила разом распрямиться и погубить меня.
Руки совсем окоченели, лишая возможности шевелить пальцами. Ноги превратились в одеревенелый противовес, удерживающий меня среди безудержных потоков свистящего в ушах ветра. Кожи я не чувствовал, помня, как резали острые вихри, как бил холодный бездушный дождь, окутывая прозрачными стеклами морозной влаги. Прежде… по утру, или может вчера, или за два дня до этого… Не помню. Я просто продолжал сражаться с небом истерзанными и израненными остатками гордости каждого Ависа, не думая ни о чем другом.
Спустя время я, скорее, ощутил, нежели понял, как скрипящее в натуге тело теряет высоту, кренясь и падая все ниже, лишаясь защитного покрова, отбирая колючую мантию и выбрасывая, словно мусор, в бесконечную стихию вод, что в отместку недовольному брату не подарит редкого глотка обжигающе холодного воздуха, задушит одним коротким рывком, утащит на дно, не позволив расправить некогда сильные крылья.
Выпав из облаков, я, словно в тумане, увидел полотно вечности под собой.
Оно пестрело шумной рябью, ершась белесыми пузырчатыми гребнями, перекатывалось живыми барханами сумрака. Я поднял взгляд на горизонт. Там… вдалеке… тьма сгущалась, озаряя клочок пространства тихими вспышками, разрезая хребтами чернеющую даль; «это конец», — понял я.
Больше я не мог сопротивляться неизбежному. Прятаться от судьбы пустое дело, даже если она до ужаса, до предсмертного хрипа несправедлива! У меня ни на что не осталось сил…
Я расслабился, позволяя себе медленно парить вдоль нисходящего потока в последний раз. Последний взмах крыльев, станет моим последним вздохом.
Прости меня, отец, прости мама, простите, братья и сестры. Я помню ваши глаза, ваши сердца и ваши перламутровые крылья, отливающие небесной лазурью. Я боролся до последнего, как все вы учили самого младшего в гнезде птенца.
Я старался изо всех сил. Ваша любовь и забота бились бесконечным солнцем в моей груди, и мне стыдно, что этого огня оказалось недостаточно. Я не смог достигнуть Далеких Земель, не смог перелететь океан, не смог дотянуться до спасительного укрытия, как вы того желали.
Не смог.
Слез не было.
Грудь сдавило болью. Почувствовав слабину, тело расслаблялось вопреки воле, не слушая разум, торопилось скорее упасть в объятья вечности. И отдохнуть наконец.
Вспышка молнии осветила мрак совсем близко, ударив ярким слепящим разрядом в пучину. Я смотрел вперед из-под полуприкрытых век, падая вниз головой.
Тень.
Длинный ромб черной тени лег поперек бушующей праматери. Там вырастал из воды могучий осколок прошлого мира — Адалар, словно оазис посреди душной пустыни… Там я бы мог отдохнуть.
Оставалось только принять решение. Стоит ли еще одна болезненно-зыбкая надежда рывка, стоит ли она взмаха обессилевших крыльев?
Свет вспыхнул, лишая зрения. Лик матери выступил из глубины памяти прекрасным, во весь мир, портретом. Она просила меня постараться, просила лететь дальше и никогда не останавливаться. Жить и парить в облаках так долго, пока держат крылья.
Я кричал, не помня себя. Бил непослушными перьями воздух, сопротивлялся, рвясь из крепкой хватки смерти, тянувшей меня все ближе к воде. Отчаянно.
Падение прекратилось, а я все еще трепыхался неровными всполохами впервые вставшего на крыло птенца. Мой последний раз был похож на первый с той лишь разницей, что в тот день, впервые почувствовав щекочущий ветер, я родился во второй раз, сейчас же умирал впервые.
Поток подхватил остатки меня прежнего, и я, в неимоверном надрыве, расправил крылья, стремясь к Адалару, словно путник, поверивший миражу и не замечающий собственных стертых ног, отдающихся ржавой болью с каждым крошечным шагом, с каждым мановением крыла…
Одинокая скала росла и возвышалась все быстрее, словно это она неслась мне навстречу, стремясь заключить в истосковавшиеся объятья влюбленной, незаслуженно покинутой и забытой единственным. Адалар трескался грубыми линиями, укрывался туманными тенями, врезался остроконечными скалами в высь, пока мне не удалось различить очертания странного замка, вросшего корнями в камень.
