Анархист - [33]

Григорий не стал вдаваться в тонкости эсхатологии. Он попрощался с новыми знакомыми, прихватил ружьё, и потихоньку двинул на закат. У него оставалось ещё несколько патронов, что давало надежду вернуться не с пустыми руками.

…

(посёлок Улала, Бийского уезда)

Август двадцатого года в Ойротии[53] был знойным. Он нещадно выжег луга на южных склонах низких Алтайских гор. Только пучки сухого астрагала скрежетали под редкими порывами ветра.

Григорий Рогов вольным охотничьим ремеслом занялся по простой причине. После бесед со старым алтайским шаманом он много думал, много сопоставлял, наблюдал и в результате пришёл к выводу, что надо остепеняться. Плетью обуха не перешибить… С Москвой воевать – бесполезно, приведёт это только к крови крестьянской и общему озлоблению. Мстить за убитых жену и детей после всех событий последнего года, казалась ему делом пустым. Обзаводиться новой семьёй он решил погодить. Пока жил бобылём, помогая вести хозяйство младшему брату.

Однажды улыбнулась ему охотничья удача. В кулёму[54] попал соболь! Конечно, летняя шкурка это совсем не то, что зимняя, но всё равно соболь – царский зверь. На Алтае он редок, а тут вдруг что-то его приманило под пихтовый ствол. Шкурку несчастного соболька Иван подарил председателю ревкома Петру Гордиенко тоже из тубаларов. Тот в долгу не остался, помог справить документы для Григория. Справку о том, что он участвовал в партизанском движении с 1918 года в отряде Ефима Мамонтова[55] дали вообще без вопросов. Так Григорий Рогов, анархист и командир партизанского полка, стал Егором Роговым бывшим красным партизаном, а ныне жителем посёлка Улала, охотником-промысловиком с разрешением на хранение и ношение гладкоствольного оружия.

Так и жил бывший партизанский командир. Ставил кулёмы на куниц, ходил с берданкой в поисках зайчатины и другой боровой дичи. Дары тайги служили отличным подспорьем к столу, а шкурки белок и сурков откладывались на хранение. Всё-таки закончится же когда-нибудь эта смута, и вернётся нормальная жизнь. Тогда и можно будет продать запасённую пушнину.

…

После приключений со староверами и алтайцами Григорий добрался до Улалы без задержек. По пути ему даже удалось подстрелить пару копылух. Хорошие попались птички, успевшие нагулять жирка. Так что не с пустыми руками вернулся…

– На тебя, Грига, сапог не напасёшься, – проворчал Иван, увидев исцарапанные, побитые после таёжных троп, ноги брата.

– Ты, Ванятка, не шуми, я за твои сапоги человека спас, – осадил младшего старший.

– Ладно, бог с тобой, иди в баню… Спасатель нашёлся, на мою голову… Я пока Полинке скажу, чтобы провианту какого-нибудь принесла.

Тут же, по пути в баню, к Григорию подбежал трёхлетний племяш Петька.

– Дядь Егор, а дядь Егор, – он уже вступил в период «почемучек» и сыпал вопросами, не переставая. – А какого человека ты спас? А где он? А от кого ты его спас? От медведя, да? А как птички называются, что ты тятьке отдал? А почему у ней бровки красные?

– Погодь, Петюнь, что-то из тебя вопросы как из ведра… Птица это тетёрка или копылуха называется. Брови у ней красные от природы. Человека я спас не от медведя. Кто он такой я не знаю, но спасать, если можешь, надо всегда, это такой закон у людей есть. – Григорий задумался на мгновение. – Ты, Петька, лучше скажи, в бане сегодня был ли? Пар хорош?

– Пар плохой! – Крикнул Петюня и скрылся за печкой. – Пар страсть, какой горячий, он жжётся, а мамка дерётся. Вот! Не люблю баню!

…

После лёгкого пара братья сели за стол, чтобы за кружкой первача обсудить не спеша последние новости.

– Что тут нового в Улале? Чай, меня больше недели в селе не было… – Григорий интересовался событиями, опасаясь нежданного появления старых знакомых по Барнаульской пересыльной тюрьме или отряду. В его полулегальном положении нужно быть крайне осторожным. Бумаги – бумагами, а если его кто в лицо узнает, сразу донесут. – Новых указов красная власть не прислала?

– Тьфу-тьфу-тьфу, – сплюнул в сердцах Иван, – слава тебе господи, новых пока указов не придумали, всё по старому – провиант сдавай, лошадей сдавай, про дезертиров докладывай… А! Вот, действительно новость! Намедни в Улалу приехал новый заведующий инородческим отделом. Зав новый, а сапоги у него старые… Иваном Савеличем величать. Говорят из Чемальских алтайцев, но грамоте обучен и сам несколько лет в Чемале учителем работал.

– А как фамилия? – Григорий плеснул в кружку самогонки на палец, сложил стебель колбы[56] в четверо, макнул в соль и смачно захрустел.

– Какой-то Алагызов, слыхал такого?

– Не, в первый раз слышу. Чем он окромя старых сапог и грамотейства тебя удивил?

– Грамотный алтаец – тебе мало? Тут русских то грамотных раз-два и обчёлся, а уж алтайца – пойди, поищи. Он ещё с собой какого-то научника прихватил из Томского у-вер-ни-си-тету, не помню как правильно… Лохматый такой, борода как у старовера, лопатой. Тоже без сапог! Вот, что за власть? И всем придётся сапоги тачать за керенки. Ибо власть! А куды мне эти керенки? Вот митрополит хотя бы кожей да салом рассчитался… – Иван пьяно вдарил кулаком по столу так, что подскочила миска с колбой.