Аминта - [12]

Зачем же ты, властитель,

Средь нас проводишь годы,

Нас, не ценящих милости такой?

Ступай смущать покой

Могучих, именитых.

Ступай в хоромы к ним.

Мы ж в селах воскресим

Жизнь мирную иных времен, забытых:

Любить мы будем: век

Наш краток, и годин не медлит бег.

Любить мы будем: солнце угасает

И снова воскресает,

Для нас же тьма спускается на век.

Интермедий I

Я — бог Протей. Я все черты лица,

Наружность всю мгновенно изменяю,

Ночной я сцены вид преображаю,

Преображаю также и сердца,

Что бог-дитя связал любовью страстной:

Тем песни и сказания полны,

Под кровом ночи ясной,

Средь тени и приветной тишины

Морской пастух очам являет вашим

Блеск роскоши и стройный хоровод.

Теперь — да не прервет

Никто нас! — пропоем мы и пропляшем.

АКТ II

Сцена I

(Сатир)

Сатир.

Вот пчелка, хоть мала, а жалом все же

Наносит раны тяжкие она.

Но что ж на свете менее Амура,

Когда на самом маленьком пространстве

Сокрыться может он: в тени ль ресниц,

Средь локонов волос ли белокурых,

Иль в ямочке, которую рождает

Улыбка ласковая на щеке.

Меж тем Амур наносит тоже раны,

И раны эти уж неизлечимы.

О, горе мне! Все у меня внутри

В крови и ранах. Тысячу рогатин

Жестокого Амура вижу я

У Сильвии в очах. И бессердечной

Недаром имя Сильвии дано;

Знай, Сильвия, ты и лесов жесточе,

Которые в своей скрывают чаще

Медведей, львов и тигров; у тебя же

Презренье и безжалостность в груди, —

А злей они львов, тигров и медведей:

Зверей ведь этих можно приручить, —

Тебя ж ничем смягчить еще не мог я.

О, горе мне! Когда тебе цветы

Я предлагаю яркие, не хочешь

Ты, гордая, их брать. Не потому ли,

Что ярче краски твоего лица?

О, горе мне! Когда принять прошу

Я спелые плоды тебя, с презреньем

Их отвергаешь ты. Не потому ли,

Что груди нежные твои прелестней,

Чем спелые плоды? О, горе мне!

Когда я сладкий мед тебе дарю,

Его ты не вкушаешь. Оттого ли,

Надменная, что слаще мед твоих

Румяных губ? Но если так я беден,

Что не могу тебе дать ничего,

Что не было б в тебе самой прекрасней,

То отдаю себя я самого.

Зачем же ты смеешься надо мною,

Отказываясь этот дар принять?

Ведь если хорошо себя недавно

Я разглядел на глади тихой моря,

Когда умолкли ветры, то презренья

Я вовсе не достоин. Загорело

Лицо мое, и мускулисты руки,

И плечи широки, и волосаты

Грудь крепкая и ноги. Это ж все,

Поверь, приметы истого мужчины.

А если ты не веришь, испытай.

Чего же ты могла бы ожидать

От тех, чьи щеки лишь пушком покрыты,

Кто волосы на голове всегда

Располагает так искусно? Силой

И обликом ведь юноши все эти

Изнеженные — женщинам подобны.

Кого нибудь из них ты попроси,

Чтоб, за тобой по горам и лесам

Последовав, от вепря иль медведя

Тебя он попытался защитить.

Нельзя назвать меня уродом, нет.

Не потому меня ты отвергаешь,

Что. будто бы таков я, — оттого лишь,

Что беден я. Увы, за городами

Последовали села; золотым

По праву этот век назваться должен,

Раз побеждает золото одно

И властвует лишь золото. О, кто бы

Ты ни был, продавать свою любовь

Впервые научивший, будь же проклят

Твой погребенный прах. Пусть никогда

Ни пастуха, ни нимфы не найдется,

Которые бы, проходя, сказали

Ему: «покойся в мире». Мочит пусть

Его дождем и ветром развевает,

И грязными ногами топчет стадо,

Идущее на пастбище. Ты, первый,

Лишил любовь стыда. Ее восторги,

Столь сладостные, горькими ты сделал.

Продажная любовь, любовь рабыня

Владыки-золота — одно из самых

Ужасных, отвратительных чудовищ,

Что рождено морями иль землей.

К чему, однако, сетованья эти

Напрасные? Для своего спасенья

Оружье все употребляют то,

Которое природа им дала:

Лань — быстрый бег, кабан — клыки и когти —

Могучий лев, а сила нежных женщин

В их красоте. Но почему же я

Для своего спасенья не прибегну

К оружью, что природой мне дано?

Так я, в награду за свою любовь,

Возьму насильем то, в чем отказала

Мне Сильвия. От одного недавно

Я слышал пастуха, что уж не раз

Видал он, как к источнику купаться

Шла Сильвия, и указал тогда же

Он тот источник мне. Итак, я спрячусь

В кустах прибрежных и ее прихода

Там подожду; в удобное ж мгновенье

Я из засады брошусь на нее.

Иль оказать сопротивленье может

Мне нежное дитя? Мой бег ведь быстр

И сильны руки. Пусть тогда вздыхает

И плачет. Жалобы и красота

Уж не помогут ей, когда сумею

Я волосами обмотать ее

Вот эту руку; и не отпущу

Надменной я, пока не отомщу ей.

Сцена II

(Дафна, Тирсид)

Дафна.

Ты знаешь ведь, Тирсид, как я старалась,

Чтоб полюбила Сильвия Аминту.

Согласна тем охотнее стремиться

Я к этому и ныне, что меня

Об этом просишь ты. Но предпочла бы

Медведя укрощать я иль быка

Свирепого, чем девушки упрямство,

Что столь же неразумна, сколь красива,

И до сих пор не ведает, как остро

Оружье красоты ее; она

Других им убивает, а сама

Не знает даже, как им можно ранить.

Тирсид.

Какая ж это девушка не знает,

Едва лишь выйдя из пелен, искусства

Красой своею раны наносить,

И исцелять их, убивать и к жизни

Вновь возвращать?

Дафна.

Кто ж девушкам учитель?

Тирсид.

Притворщица. Иль ты не знаешь, кто

Птиц научает пенью и полетам,

Рыб — плаванью, козла — боданью, кто

Павлина научает расправлять

Многоочитых перьев пышность?

Дафна.

                                Имя

Учителя великого, прошу,

Открой мне.

Тирсид.

Имя? Дафна.

Дафна.

Злоязычный.

Тирсид.

Что ж, разве неспособна научить

Любви ты сотню девушек? Хоть, правда,