Амелия. Сердце в изгнании - [30]

– Мой отец был человеком честным. Он не открывал свое сердце и стеснялся выражать чувства, будучи прежде всего солдатом императора, – призналась однажды она. – Он так и не оправился после преждевременной смерти мамы и отказывался жениться во второй раз. Пожалуй, в отношении меня у него была лишь одна мысль: воспитать меня должным образом. А я нарушила кодекс чести, который для него был непреложным. Когда я поняла, что забеременела от Карла, я испытала жуткий стыд и впала в отчаяние. Я повторяла себе, что отец, даже будучи мертвым, знает о моем проступке и проклинает меня.

– Конечно же нет! – воскликнула Каролина. – Человек, которого призывает к себе Господь, несомненно, прощает все обиды, дорогое мое дитя. Вы стали жертвой судьбы…

В то утро, когда женщины вновь заговорили о радостях и печалях императрицы Австрии, Амелия принялась рассказывать о крестинах маленькой эрцгерцогини Елизаветы Марии, дочери принца Рудольфа и Стефании Бельгийской, а также о празднествах, которые последовали за этим счастливым событием.

– Мне тогда было семнадцать, – продолжала рассказывать Амелия. – Отец был еще жив, но тяжело болел. В связи с этим у него возникло намерение добиться того, чтобы ее величество взяла меня на службу. После всех этих безрадостных лет, проведенных в монастыре, я чувствовала, что нахожусь на пороге новой жизни. Отец сделал все для того, чтобы я была красивой, элегантной, чтобы я привлекла внимание императрицы. На мне были великолепное платье из голубого шелка, украшения из позолоченного сутажа – они достались мне от матери. Я была очень взволнована и, конечно же, пришла в восторг – ведь я была на пороге блаженства…

Нани жестом прервала молодую женщину:

– Могу себе представить, Амелия: Эдмон был в числе приглашенных. Он отправился в путь в компании своего поверенного, занимавшегося поставками о-де-ви. Семейство Латур даже преподнесло маленькой эрцгерцогине превосходный подарок. Да, милая, я помню все это так хорошо, словно это было вчера: мой дорогой племянник отправился в Вену разодетый, как принц, и был так счастлив оттого, что ему представилась возможность совершить эту поездку. По возвращении Эдмон до слез рассмешил меня, рассказывая о своих злоключениях в поезде, не говоря уж о прогулках по венскому Пратеру[17] и щедро орошаемых пивом пантагрюэлевских трапезах.

– А как же Софи? – удивилась Амелия. – Разве маркиза не принимала участия в празднованиях? Ведь она так восхищается Сисси!

Тетя Каролина покраснела и старалась не встречаться взглядом с юной баронессой.

– Я снова совершила оплошность. Господи, о чем я только думаю? Софи так и не узнала об этом. И на то были свои причины…

– Что вы имеете в виду?

– Вышло так, что в день крестин Софи была на водах в Люшоне[18]. К тому же отношения между супругами оставляли желать лучшего. Мне не стоило бы об этом говорить, но я думаю, что маркиза изменяла Эдмону. По доброте душевной, а возможно, потому что Эдмону было все равно, он закрыл на это глаза. Я пыталась завести с ним разговор на эту тему. Он сказал, что его лишенная радостей материнства супруга имеет право развеяться.

– В самом деле? – Амелия была ошеломлена. – Мне трудно в это поверить. Разве можно смириться с неверностью супруги?

– Эдмон не такой, как большинство мужчин: у него своя философия и моральные принципы. Думаете, в противном случае он бы отнесся к вам так тепло и доброжелательно? И потом, на самом деле он тогда достаточно наказал Софи за ее выходки, скрыв от нее свое путешествие в Вену. Прошу вас, милая, храните это в тайне, потому что даже по прошествии трех лет это известие привело бы Софи в ярость, она бы не простила Эдмона.

Благодаря словоохотливости Каролины Амелии открылась обратная сторона отношений четы Латур. Теперь она лучше понимала смысл некоторых язвительных замечаний и колкостей Эдмона в адрес супруги, в то же время допуская, что у прелестной маркизы были смягчающие обстоятельства, да и вообще подвергая это сомнению. В самом деле: подозрения пожилой дамы могли быть беспочвенными.

– Я умею хранить секреты, Нани, не беспокойтесь, – помолчав, заверила она Каролину. – Однако, раз уж у нас такой откровенный разговор, признаюсь, я очень удивлена. Волей случая тогда, в день крестин, я могла повстречаться с вашим племянником. Однако в соборе было столько народу…

Внезапно взгляд Амелии сделался мечтательным, устремленным вдаль. Ей казалось, что она на ощупь ищет какую-то невидимую нить, которая может вывести ее к чему-то очень важному. Она решила, что подумает об этом вечером, в тишине своей комнаты. А пока это было всего лишь слабое ощущение, трудно поддающееся описанию: что-то беспокоило ее, она как будто слышала глухие удары в дверь своей памяти.

– Что с вами? – спросила Каролина, заинтригованная рассеянным видом Амелии.

– Ничего, ничего… Я вспоминаю собор, отца в униформе, принца Рудольфа, его юную супругу, лицо императрицы, серьезность которого так смущала меня, и… пышно разодетых гостей.

Внезапно Амелии вспомнился взгляд янтарных глаз, ласковый и пылкий, который, несмотря на длительность и торжественность церемонии, был все время прикован к ней.