Аквариум - [19]

Сегодня она не стала включать музыку: звуки неизбежно разрушили бы шаткий спичечный дворец, который рос в ее воображении. Она сразу подумала про спички, хотя эта техника была не самой ее любимой. Ближе всего ей были текучий песок и пластилин, и сейчас ей нужно было остановиться и подумать.

Забирать мотоцикл она поехала третьего с утра, чтобы у Тео было время оклематься. Иногда он жаловался ей, что большие тусовки отнимают у него слишком много сил. Тина в ответ разводила руками: все мы взрослые люди и должны сами решать, что нам важнее. Они же все любят тебя, говорила она со смешком; объясни, они поймут. Тео отвечал ей таким взглядом, что становилось ясно: в человеческих отношениях он разбирался как свинья в апельсинах. Это у него было от мамы.

Тина заранее позвонила, и он оставил дверь открытой, чтобы лишний раз не вставать. Окна тоже были настежь, и ветер, как котенок, играл с бумажками, разбросанными по полу. Бутылки с рояля исчезли, вместо них разложены были нотные листы. Нормального стола у Тео так и не завелось, и он писал прямо за роялем, высоко облокотившись о крышку. Тина не могла взять в толк, как ему может быть удобно.

— Чайник поставь, я сейчас, — сказал он не глядя.

Ей показалось, что он выглядит усталым, но когда он наконец появился на кухне, его губы что-то насвистывали, а глаза были мечтательно обращены в затянутый паутиной угол под потолком.

— Ты сегодня работаешь? — спросила Тина.

Он сел, налил себе чаю в стакан и придирчиво оценил цвет: заварки Тина вечно не докладывала.

— Через два часа репетиция. Нет, уже через полтора.

— Ты ел?

— Вроде бы, — сказал он, и Тина увидела, что его внимание ускользает, как пульс у сердечника.

— Я прочитала рассказы.

Он тут же очнулся и посмотрел на нее с интересом.

— И?..

— Это офигенно. Где ты ее взял?

— Да говорю же, случайно нашел. Что-то выпало в поиске — название города, кажется. Не помню.

Тина задумчиво смотрела, как кружатся в стакане чаинки, опускаясь всё ниже.

— Знаешь, это странно: мне поначалу было тяжело читать. Как будто залез в чужую голову, а там мысли мечутся, перескакивают с одного на другое, и нет никакого рассказчика, и как будто это вообще не для тебя.

— Поток сознания, — подсказал Тео.

— Ну да, что-то вроде. А потом меня как засосало внутрь, в эту голову, и я сразу всё почувствовала — звуки, запахи. И мне стало казаться, что это написано для меня одной. Другие не поймут, а я пойму.

— Удивительные вещи можно делать с помощью языка, — сказал Тео нараспев и добавил тоном маститого автора, дающего интервью: — А я вот люблю, чтобы читателю было приятно с самого начала. Ну, по крайней мере, в конфетно-букетный период. Потом, когда интрига закрутилась, можно и поморочить ему голову, никуда уже не денется.

— Но это же было раньше, — возразила Тина. — Ты сейчас ничего не пишешь. А музыка у тебя совсем не такая, чтобы нравиться всем.

— Музыку мы пишем вместе, я там только винтик.

— А как же твоя барочная опера?

Ей почудилось, что Тео смутился.

— Ну, это когда еще будет. Там лет на пять работы.

Она предложила подбросить его до театра, чтобы он не тащился до трамвая в такую слякоть. Водить машину они запретили ему семейным советом: пешеходы падали бы под его колеса с хрустом, как в компьютерной игрушке. Концентрироваться на такой ерунде, как дорога, Тео был не способен. По счастью, в бытовых вопросах он был уступчивым, как ягненок. Тина вырулила со двора, и в груди екнуло от прикосновения его рук, обхвативших ее талию. Колкий ветер ударил в лицо — она чувствовала его на губах, не прикрытых щитком. Рыбий рот, с которым она давно смирилась, так и оставался целомудренным в ее двадцать четыре года. Только бесплотному духу она позволяла себя целовать. Она прибавила газу, уверенно встроилась в поток и полетела вдоль реки. Ей вспомнилась уходящая под уклон проселочная дорога, и черная лужа посреди этой дороги, и мрак подвала, и счастье — всё, что давно осталось в прошлом, лишь иногда мелькая во сне, как в зеркале заднего вида.

9. Мик

— У вас есть хобби?

— У меня не так много времени остается на хобби… Но вообще да. Аквариумистика.

Откинувшись в кресле, Мик смотрел, как по экрану ползут бесконечные титры, мелкие, как мушиный помет. Можно было подумать, что этот фильм, дотлевающий в разгоряченном нутре магнитофона, — настоящая, без дураков, полнометражка. Увы: к своему тридцатнику Мик не снял еще ничего длиннее сорока минут. Ну хорошо, у него было в запасе еще две недели, и можно было бы поднапрячься и хотя бы начать. Беда была в том, что у него не получалось.

Тео говорил, что все начинают с малых форм и пишут миниатюры, как проклятые, и лишь потом, усеребренные сединами, берутся за роман. При этом сам он в свою красивую теорию укладывался не вполне. Романов Тео, конечно, не писал, но от обилия его проектов у Мика рябило в глазах. Он играл в двух академических ансамблях, из которых один был частью театральной компании, где ставили барочные оперы в вызывающе современных декорациях. Кроме того, у него была своя группа, стиль которой толком не мог сформулировать даже сам Тео. «Пусть критики придумывают, как нас обозвать», — говорил он. Критики писали про минимализм, повенчанный с пост- и просто модернизмом и тому подобную муть. Слушатели слушали, диски продавались, и хотя это были не симфонии, а пьесы длиной с поп-шлягер, Мик понимал, что брат обошел его корпуса на два. Про музыку к современному балету, а также саундтрек для чужого фильма, записанный в стиле электроники шестидесятых, лучше было не упоминать вообще.