Аквариум - [17]

Шрифт
Интервал

Потом ей сказали, что в каком-то из азиатских языков выражение «дарить часы» означает ухаживать за умирающим родственником. Кто сказал — она не помнила, но точно не Ми: на такую бестактность Ми была не способна. Тео был в восторге и даже поцеловал Тину в щеку, чего в трезвом виде обычно не делал. А примета так и не сбылась.

Стрелки показывали, что до наступления нового тысячелетия оставалось минут двадцать. Узнать точнее было невозможно, поскольку часы имели не практическую, а эстетическую функцию. Это роднило их с искусством. Часы висели в спальне, тут же на столике в углу помещался компьютер. Тео щелкал мышкой, Тина молча ждала. Голоса остальных едва доносились из-за двери.

— Смотри, — сказал он наконец. — Я нашел твою Колетту.

Она не сразу вспомнила это имя — когда это было, на первом курсе? Нет, еще до вступительных, и Тео забрал журнал, и осталось лишь послевкусие — горькое и дурманящее, как от полынной настойки.

— Тут несколько вещей, и имя другое — думаю, настоящее. Но тот рассказ про метро тоже есть, и стиль в целом похож. Я тебе распечатаю, но вообще-то я задолбался. Купи уже себе компьютер.

— Мне хватает того, что на работе.

— Ладно, — он встал. — Пойдем, а то всё пропустим.


Народ до сих пор прибывал, наполняя квартиру многоголосым шумом и каплями дождя, летевшими с плащей и зонтов. В гостиной, наполовину занятой роялем, становилось душно, и они открыли все окна, глядящие на проспект. Внизу текла лента огней, пьяно и счастливо мяукая клаксонами. Кто-то сунул Тине бутылку пива, уже откупоренную, с набухающим пенным бутоном. Она не успела разглядеть, кто это был, хотя затылок казался ей смутно знакомым. Многих гостей она видела впервые. Были, конечно, постоянные посетители — в основном музыканты из проектов, где играл Тео: барочного, оперного и авангардного. Был кто-то из киношников; какие-то девочки из балетного училища. Вальяжный Мик, даже в гостях не снимавший котелка. Ми, похожая на мультяшного тигра, лежащего среди подсолнухов; её глаза сияли, и понять ее радость мог лишь тот, кто хоть раз бегал марафонские дистанции, взвалив на плечи работу, мужа и маленького ребенка. Ни друзей, ни даже приятелей Тины среди собравшихся не было за полным их отсутствием.

Снаружи что-то просвистело, и все прильнули к окнам. Небо прочертила воспаленная звезда и лопнула, разбрызгивая кровавые капли. «Еще две минуты! — крикнул кто-то. — Настоящий салют будет вон там». Тина отошла, давая место у окна тем, кому оно было нужнее. Она знала, что новый век наступит и без ее участия.

В холодильнике у Тео, по традиции, повесилась мышь. Тина достала из сумки, стоявшей рядом с кухонным столом, пакет чипсов, надорвала его и села на крутящийся стул с подстройкой высоты. Кое-что, конечно, изменилось со студенческих времен. Квартира была поприличней, народ посерьезней. Никто после попойки не кормил рыб в туалете, и на столах танцевали редко, но главное оставалось неизменным: Тео притягивал людей. Все, кто попадал в его орбиту, распускались, словно астры. Начинали придумывать, петь, играть, ходить упруго, по-кошачьи льнуть к нему. Много говорили, много пили, пока не засыпали штабелями друг на друге. Он один оставался несгибаем и восседал на груде поверженных, извивающихся тел, сжимая в руке флейту Пана — будто в каком-то модерновом балете. Сколько бы он ни пил — спиртное не брало его. Он говорил, что расслабляется, но Тина замечала лишь, что глаза его начинают блестеть, а голос садится на целый тон. Этим новым голосом он говорил тягуче, на полуулыбке, и те, кто был в его орбите, принимались кружить быстрее и смыкать кольцо, будто стая акул, почуявших кровь. Тогда Тина уходила. Весь низ у нее наливался свинцом, и она превращалась в неваляшку, обреченную качаться взад-вперед, пока не сойдет с ума от невозможности лечь и заснуть.

Её до сих пор терзало чувство, что тогда, в день похорон, у них что-то было.


Она долго не решалась заговорить об этом. Почему-то ей казалось, что с Тео говорить бесполезно, что он сам не помнит, не знает и вообще не парится такими вещами. Голова у него включалась только во время работы.

— Смотри, — сказала она Ми. Они стояли вместе перед огромным аквариумом, глядя на акулью стаю, заслонившую своими телами брата. — Ведь каждая из них думает, что Тео флиртует с ней, и только с ней. А он вообще ни с кем не флиртует.

— Да, — Ми улыбнулась. — Я знаю. У него просто музыка звучит в голове.

Ми была единственной, кому Тина смогла довериться. Она выслушала спокойно: три ее глаза — два живых и один стеклянный — видели в жизни слишком много, чтобы чему-то удивляться. Нежно, по-матерински она взяла Тину за руку, отвела на лестницу и научила курить. Окуная в пламя, как в липовый цвет, хоботок житана, Ми рассказала ей — слово за слово — что Мик давно уже не курит, бережет здоровье. У него даже есть штатная медсестричка, которую он завел после недавнего рецидива.

— И ты терпишь? — вскинулась Тина.

— Ему это нужно, — Ми затянулась надолго, щурясь от удовольствия: хоботок был полон нектара. — Для вдохновения. Ты же знаешь.

Они помолчали. Тина катала во рту новое и терпкое, похожее на слова из чужого языка, полного знойных придыханий и щелевых согласных.


Еще от автора Алиса Ханцис
И вянут розы в зной январский

«Долгое эдвардианское лето» – так называли безмятежное время, которое пришло со смертью королевы Виктории и закончилось Первой мировой войной. Для юной Делии, приехавшей из провинции в австралийскую столицу, новая жизнь кажется счастливым сном. Однако большой город коварен: его населяют не только честные трудяги и праздные богачи, но и богемная молодежь, презирающая эдвардианскую добропорядочность. В таком обществе трудно сохранить себя – но всегда ли мы знаем, кем являемся на самом деле?


Рекомендуем почитать
Брошенная лодка

«Песчаный берег за Торресалинасом с многочисленными лодками, вытащенными на сушу, служил местом сборища для всего хуторского люда. Растянувшиеся на животе ребятишки играли в карты под тенью судов. Старики покуривали глиняные трубки привезенные из Алжира, и разговаривали о рыбной ловле или о чудных путешествиях, предпринимавшихся в прежние времена в Гибралтар или на берег Африки прежде, чем дьяволу взбрело в голову изобрести то, что называется табачною таможнею…


Я уйду с рассветом

Отчаянное желание бывшего солдата из Уэльса Риза Гравенора найти сына, пропавшего в водовороте Второй мировой, приводит его во Францию. Париж лежит в руинах, кругом кровь, замешанная на страданиях тысяч людей. Вряд ли сын сумел выжить в этом аду… Но надежда вспыхивает с новой силой, когда помощь в поисках Ризу предлагает находчивая и храбрая Шарлотта. Захватывающая военная история о мужественных, сильных духом людях, готовых отдать жизнь во имя высоких идеалов и безграничной любви.


С высоты птичьего полета

1941 год. Амстердам оккупирован нацистами. Профессор Йозеф Хельд понимает, что теперь его родной город во власти разрушительной, уничтожающей все на своем пути силы, которая не знает ни жалости, ни сострадания. И, казалось бы, Хельду ничего не остается, кроме как покорится новому режиму, переступив через себя. Сделать так, как поступает большинство, – молчаливо смириться со своей участью. Но столкнувшись с нацистским произволом, Хельд больше не может закрывать глаза. Один из его студентов, Майкл Блюм, вызвал интерес гестапо.


Три персонажа в поисках любви и бессмертия

Что между ними общего? На первый взгляд ничего. Средневековую принцессу куда-то зачем-то везут, она оказывается в совсем ином мире, в Италии эпохи Возрождения и там встречается с… В середине XVIII века умница-вдова умело и со вкусом ведет дела издательского дома во французском провинциальном городке. Все у нее идет по хорошо продуманному плану и вдруг… Поляк-филолог, родившийся в Лондоне в конце XIX века, смотрит из окон своей римской квартиры на Авентинский холм и о чем-то мечтает. Потом с  риском для жизни спускается с лестницы, выходит на улицу и тут… Три персонажа, три истории, три эпохи, разные страны; три стиля жизни, мыслей, чувств; три модуса повествования, свойственные этим странам и тем временам.


И бывшие с ним

Герои романа выросли в провинции. Сегодня они — москвичи, утвердившиеся в многослойной жизни столицы. Дружбу их питает не только память о речке детства, об аллеях старинного городского сада в те времена, когда носили они брюки-клеш и парусиновые туфли обновляли зубной пастой, когда нервно готовились к конкурсам в московские вузы. Те конкурсы давно позади, сейчас друзья проходят изо дня в день гораздо более трудный конкурс. Напряженная деловая жизнь Москвы с ее индустриальной организацией труда, с ее духовными ценностями постоянно испытывает профессиональную ответственность героев, их гражданственность, которая невозможна без развитой человечности.


Терпеливый Арсений

«А все так и сложилось — как нарочно, будто подстроил кто. И жена Арсению досталась такая, что только держись. Что называется — черт подсунул. Арсений про Васену Власьевну так и говорил: нечистый сосватал. Другой бы давно сбежал куда глаза глядят, а Арсений ничего, вроде бы даже приладился как-то».