Аквариум - [16]

— Она глухая, — сказала девушка извиняющимся тоном.

— Да, конечно, — почему-то ответил Тео. — Можно мне её?

Чтобы сжечь мосты, он сразу заполнил бумаги и поднял всех на уши: сестру, Ми, у которой сестра должна была взять машину, потому что невозможно везти собаку на автобусах и метро через весь город. По дороге надо было купить ошейник, миску и еще сто двадцать вещей, о которых он не имел понятия, но которые были жизненно необходимы собаке. Мысли бежали, расталкивая одна другую, и бежала по жилам кровь, так что ему пришлось снять куртку, чтобы охладиться. Как-то сразу стало понятно, что врачи напутали и он не умрет. Приехала Тина, ругая его на чем свет стоит. Собаке постелили его куртку, чтобы не испачкать машину, и Тео сел с ней рядом на заднее сиденье, чтобы было веселей. Всю дорогу собака молчала и только зыркала карим глазом в окно, а дома тут же забилась в угол, и им пришлось попотеть, чтобы выманить ее оттуда и засунуть в ванну. Чистая, причесанная и крайне этим недовольная, собака наконец-то предстала во всей своей красе. Размером и сложением она напоминала небольшой чемодан. Мордочка была лисья, рыжая и веснушчатая; огромные, розовые на просвет уши были опушены длинной мягкой шерстью. Белая грива и серая в темных кляксах шубка дополняли картину.

— Как назовешь? — спросила сестра.

Он думал над этим всю дорогу. Имя должно было начинаться с «А», как Арлекин, только женское. Откуда-то выплыло «Арлет»; он даже не был уверен, пишется ли оно с двумя «т» или с одним, но ему понравилось звучание.

— Не забывай кормить, — сказала Тина; она стояла в прихожей перед зеркалом и наматывала шарф. — И гулять утром и вечером. Если что, звони.

Замок щелкнул, и стало тихо — секунд на двадцать. А потом по паркету зацокали когти, и оба глаза — голубой и карий — показались в проеме двери. Тео потянулся выключить в прихожей свет. Два других глаза смотрели на него со стены. Ярко-синие, лучистые, они казались чужими на осунувшемся лице. Лицо смотрело выжидающе, и Тео понял, что должен это произнести.

— Мне тридцать два, и у меня собака.

Человек в зеркале покачал головой. Тео и сам не верил, что эта фраза — или любая из ее частей — может быть к нему применима в принципе.

По крайней мере, теперь он ни в чем не уступал брату и сестре. У Тины были рыбки, у Мика — дочка, которую Тео еще до рождения предлагал назвать Мишель, чтобы было сплошное мимими. Хотя и Бемолью она тоже была ничего.

Ночью он почти не спал: ему казалось, что собаке страшно, или голодно, или хочется на улицу. Перед рассветом она наконец перестала топать по всей квартире и уснула под роялем. Там ей, видимо, понравилось, и Тео передвинул туда ее матрасик. Глухота собаки оказалась удобной: он мог сколько угодно работать, не мешая ей. Арлет, в свою очередь, вела себя деликатно и грызла свои мячики, пока он был занят. Стоило ему встать — её как ветром сдувало из-под рояля: длинная шерсть еще трепетала, пока она ждала его у дверей. Они шли гулять, и Тео с удивлением осознавал, что не делал этого уже много-много лет — чуть ли не со школы. Непривычно было бездельничать и идти куда глаза глядят — причем не его собственные глаза, а собачьи. Он держался за конец поводка, как за путеводную нить, которая рано или поздно должна была вывести его на свет. Гулять было полезно — теперь это слово, хочешь-не хочешь, должно было появиться в его лексиконе. Он пытался слушать тело, но это было нелегко: тело всегда вещало на каких-то чересчур низких частотах. Только руки были с ним заодно. Руки плакали за него, когда он стал слишком взрослым, чтобы плакать сам. Руки делали множество понятных и важных вещей, и без них он был бы в буквальном смысле как без рук. Остальное тело терялось где-то в тумане. Он привык перепоручать его другим, особенно если с ними можно было потом еще и поговорить об интересном. Но теперь у него не было никаких других — только собака да брат с сестрой, которым, впрочем, нельзя было ни о чем знать.

К исходу первой недели отдыха, предписанного врачами, Тео понял, что дальше так нельзя. Вечером он загулял собаку до изнеможения, купил портвейна по пути домой и устроился в комнате, которую для удобства называл библиотекой. Книг там было не много, зато было удобное кресло и самая лучшая стереосистема, какую он смог найти пару лет назад. Собака улеглась на ковре и, шевеля бровями, следила, как он перебирает диски. Он протянул ей один — она понюхала футляр, положила голову на пол и закрыла глаза. Ей хорошо спалось в мягких волнах, плывущих по комнате.

Когда она проснулась, из-под шторы сочился на пол пушистый от пыли утренний свет. Тео был уже на ногах — не вполне твердо, но явно в хорошем настроении. Он налил себе чаю, запил им горсть таблеток и достал из кармана забытый полуразрядившийся мобильник.

— Не ждали? — сказал он в трубку. — А зря. Я вечером приеду. Часов в восемь. Нет, раньше не смогу, у меня сегодня еще две репетиции.

И дал отбой.

8. Тина

— Вы в детстве хотели стать звездой?

— Нет, это скучно. Гораздо лучше быть спутником.

Часы на стене у Тео были сделаны из старой пластинки. В ее нижней части предприимчивый умелец прорезал длинные отверстия, так что на фоне стены они казались белыми клавишами рояля, а нетронутый винил — черными. Цифрами служили шесть изящно вырезанных ноток, венчаемых скрипичным ключом. Когда Тина увидела эти часы на блошином рынке в свою первую заграничную поездку, она поняла, что должна привезти их брату, даже если придется потратить все оставшиеся деньги.