Акука - [49]

Когда пашешь или строишь руками, дух твой вполне может обернуться поэтическим даром. Стихи и песни складывать не обязательно. А вот кряхтеть, расправляться в пояснице, дышать полной грудью и праздновать каждый срубленный венец, каждую раму, первую топку новой печи обязательно. Поют же птицы, и ещё как поют, когда вьют гнёзда!

Не это ли суть христианского мироощущения? Поэтический дар хуторянина — отклик бытию христианина, бытию создателя. Каждый из них знает: Бог за него не будет совершать его работу. Сердце хуторянина и есть его Царство Божие. Но смотрит он на свои свершения, как на помощь, посылаемую Богом для достижения его, крестьянина цели. Потому и страдания становятся для него не лишними, а содействуют ему в его деле. Страдание — ко благу, значит во спасение.

Страда. Никто не помнит, не поминает корень слова страдать. Страда — тяжёлая ломовая работа. «Одна пора: страда!» — так народная мудрость определяет жизнь крестьянина. По работе и вера.

Между судьбой человека и жизнью природы, по Священному Писанию, тесная связь — нравственная. Потому наши падения и возрождения полностью отражаются и на всех остальных творениях природы — на всей живой твари.

Жизнь ясная уготовлена крестьянам землёю, посевом и жатвой. А продолжительность такой жизни зависит только от семьи пахаря. От её привычки читать и чтить Книгу Природы, значит прежде всего верить главе рода. Когда-то эта способность была врождённой, наследственной. Но город с его асфальтовыми удобствами вот-вот прервёт наследственность.

Потому и большая молчанка.

Каждый думает о жизни да о себе одно и то же:

Я — пашня, я и луг.

Я — лес, я и лесник.

Я — хлеб.

Я — хлев.

Я и навоз в конце концов.

Покашливают соседи, помалкивают. Никто не курит. Курящих хуторян почти не бывает.

Угощения у Юсиса не положено, чай пить не принято. На хуторах пьют молоко, оно есть всегда и у всех.

Крестьяне прощаются. Мы с Яном выходим проводить.

Старик глядит на запад, читает погоду.

Разве это мало — иметь небо? Одного этого должно хватить любому?

Нарисовать бы их вдвоём — старика и небо. Он — прочно на земле, а его глаза на небе.

Ян призван в мир быть его кормильцем. Настоящее, идеальное призвание. А идеал требует простоты и красоты.

Как это всё написать?

Ночь. Возвращаюсь к себе. Окно не зашториваю до густой темноты: боюсь не долюбоваться небом, лесом, колодцем, стодолой, дорогой — заоконным миром, всем ликом хутора.

И всего одна неясность в моей и общей жизни: придут ли на картофельное поле кабаны?

И ведь как хорошо-то от почти полной ясности!

Сижу один в освещённой сонной кухне. Дверь хаты распахнута прямо в тёплую ночь. Темень прошита сплошным пиликаньем кузнечиков и ласковыми, хоть и на одной ноте, разливами луговых цикад.

Где ещё возможна такая душевная, правдашная открытость и такое умиротворенное сердце?

Попробуй, уйти от этого! Попробуй, закрой дверь!

Ничей и наш

После первой же рыбалки у нашего дома возник дикий трёхцветный кот с бандитской физиономией. Нос и рот кота уродует черное пятно, потому и похож на бандита. А так — ничего зверь, крупный, рыже-черно-белый, а главное ничей. Возник он ниоткуда: не было и явился.

Охотится на мышей и крыс, удачно подкарауливает птиц.

Пришёл он к нам, конечно, не из-за одних рыбьих костей. Над всеми окнами дома — ласточкины гнезда. Кот наверняка будет терпеливо, будто между прочим, ждать, когда птенцы станут выпадать из гнёзд ему в лапы.

Ласточки поняли это раньше нас. Они ненавидят кота. Только появиться на открытом месте — смело пикируют, возмущённо верещат. Кот не отбивается. Он припадает к траве и нехотя тащит на полусогнутых свой сытый живот в заросли сирени.

Меня и жены кот долго сторонился. Антона признал быстро: мальчишка не раз защищал бандита от ласточек, и кот однажды позволил себе ткнуться лбом в его голые колени, потёрся о них. Он обошел-обвил внука и повалился перед ним на спину, подставив пушистый белый живот — знак высшего доверия!

— Дружок в один прыжок, — сказал довольный мальчишка.

Дворовый молодой петух тоже невзлюбил кота. Однажды петух нагнал его, стал бить крыльями, словно хотел обнять и задушить побыстрее, чтобы не мучился.

Антон кинулся выручать. Петух начал хлестать крыльями мальчишкины голые ноги, подскакивать, пытаясь клюнуть в затылок. Жидкие перья на петушиной шее топорщились, как крахмальные кружева на тонком запястье красавицы. Куры шумно одобряли своего повелителя, сбившись в оранжевую цыганскую толпу.

Антон подставил петуху спину и не отступил. Не отступал и петух. Мелкими перебежками отступил кот, укрылся под паучьим кустом крыжовника.

Петух сразу потерял интерес к Антону и не спеша пошёл к курам, победительно выбрасывая лапы-шпоры.

— Жив, не испугался? — спрашиваю внука.

— Он и должен был на меня напасть, — весело ответил мальчишка. — Самец нападает на самца, а не на самку. Я самец и петух самец.

— Кот тоже самец, — напомнил я, — только трусливый.

С того дня коту пришлось осознать выгоду от дружбы с Антоном. Теперь всё чаще они вместе дикуют.

Кот бегает с внуком даже на Першокшну. Антон умывается, кот ждёт на мостике. Вместе возвращаются с реки. По дороге сворачивают на луг, ловят кузнечиков, охотятся с аистом на лягушек. Пока дотащатся до дому, нужно снова идти умываться.