Акука - [48]

Солнце пробило береговую листву, ярко осветило купальщиц, легло на воду. Его отражение заиграло, ослепило обеих. Две ровно загорелые женщины вошли в солнечный зайчик, как в зеркало. Зажмурились от света золотого и, не открывая глаз, бесшумно окунулись в его бегучие блики. Окунулись ещё раз, ещё и ещё.

Вода сбегает с их тел, заигрывает с зайчиком, превращает женщин в золотые лучи.

Ни внук, ни я, конечно, не отрываем глаз от купальщиц.

Низко нагнувшись над кувшинками, они вдыхают их жёлтый влажный и тёплый аромат, щекочут об изящные жёлтые кувшинки свои обгорелые носы, сияющие водяными каплями щёки, руки, плечи. Снова окунаются среди волнующихся листьев и цветов, спугивая стрекоз и бабочек.

Внук глядит, глядит на маму и бабушку и звонко говорит:

— Дед, какие они худосочные.

— А что такое худосочные?

— Хорошие, значит.

Жена и дочь плавно выходят на берег,скрываются в прибрежных зарослях, одеваются. Тихо-тихо переговариваясь, подходят к мостику. Мы с внуком поднимаемся навстречу, Антон держит свою специальную корзиночку с ягодами, я — котелок. Мы молчим, женщины улыбаются.

Вот такой у нас получился день 23 августа. Памятный, ласковый, под цвет брусники, когда на ягоды падает солнечный луч. «Был бы жив, а дни будут», — успокаиваю я сам себя.

Большая молчанка

Пришла пора низких предзакатных облаков, тяжёлых, рваных. Подсвеченные пепельно-золотым заревом они вздымаются над сосняком, сталкиваются и расходятся, протягивая ленивые клешни с запада к востоку, с запада к востоку.

Угадываю в облаках крокодила, верблюда, щуку, рака и, конечно, себя. Застоявшийся горожанин наверняка видит в них грядущий грибной день, ему этого достаточно. Настроение горожанина улучшается, он предвкушает.

Абсолютная тишина. Грибы напористо, но без шороха и треска раздвигают мхи разноцветными шляпками, высвобождают ножки, встают в рост и силу.

Всего пять-семь ласточек несмело и печально щебечут на бельевой проволоке. И на Третий Спас, 29 августа опоздали улететь со всеми. Не ко времени потомство вывели, так получилось. Долетят ли теперь до своего зимнего лета. Вряд ли. Потому и щебет печальный, и не играют совсем ни в небе, ни у земли.

В комнате, на верхней полке стеллажа стоят две матрешки. Шикарную, на десять персон-вкладышей, мне подарил к пятидесятилетию писатель Радий Погодин. Другую матрешку отдала моя покойная матушка. Её пустая матрешка вмещает бутылку водки с длинным горлышком.

Подходит тихий сегодня внук:

— Дед, дай мне вон ту матрёшку, у которой никого нет.

Снимаю пустую матрешку. Мальчишка убегает играть с нею, спасает матрешку от одиночества.

За окном сонно. Безвольно свесился с наличника одинокий лист дикого винограда. Лист брусничного цвета на коричневой лозе. Совсем недавно лоза была цепкой, тяжелой, а лист зелёный. Осень.

Жена вымыла голову, распустила волосу, сушится.

— Баб, убери волосы, а то дед тебя не увидит, — советует внук.

Стена золотых шаров вяло склонила головки, не шелохнется, будто все разом задумались.

Бабушка греет кипятильником ведро воды для внука.

— Антон, ты собирался голову мыть!

— Давай завтра, сегодня холодно.

— А мы нарвём золотых шаров, поставим в банку и вымоем под ними головушку, как под солнцем, — предлагаю я.

— Вымоем! — радуется внук. Он выбирает золотые шары пободрее.

К нашему колодцу подъезжают два мотоцикла с колясками. В багажниках трясутся два терпеливых коричнево-золотых спаниеля. Охотники на уток. С ними одна женщина. Положили ружья на траву. Набирают воды во фляжки.

— А моя мама не ходит на охоту, — без сожаления говорит Антон. — Это мамы некоторых животных охотятся. Моя мама ходит на работу. Охота — работа звериных мам, — поясняет внук.

Охотники смущённо уезжают.

Облачная череда сбилась в табун сизых лошадей с растрепанными гривами и хвостами. Лошадей усталых, покорных.

Под вечер тянет на Першокшну. Сейчас хорошо окунуться.

Я умываюсь, жена купается.

На велосипеде едет пан Грецкий. Будет доить коров, они на нашем лугу.

— Ну что, сосед, искупал жену? — смеётся Стась.

— Порядок!

— Ну теперь я коров приведу.

— Давай!

Мы с женой уходим. Нам на смену бредут две коровы: попить, в воде постоять, остыть от длинного дня.

Солнечная подсветка не потускнела лишь на востоке, поближе к дню завтрашнему, подальше от грядущей ночи.

Кому достанется восход?

Не грибникам — крестьянам.

К премудрому Яну съехались соседи — пан Грецкий с двумя зятьями, пани Зося со своим покорным мужем Иосифом и я зашёл.

Разговор не разговор, так, большая молчанка.

О чем молчат соседи?

О своём — о ясной жизни. Все они избранники земли.

Длинный день хуторянина вспахан на совесть. От пашни до домашнего очага всегда большое расстояние. За отпущенные крестьянину годы оно не уменьшается.

Мысли соседей прямые, как борозды. Эти люди никому ничего не уступали, как истинные поэты, как художники, каждый по-своему. Не уступали плотнику радости рубить дом. Рубили сами. Закладывая избу, не забывали положить под один угол деньги — для богатства, под другой шерсть — для тепла, под третий ладан — для святости и совершенства во всём. Под четвёртый угол не клали ничего. Что Бог пошлёт, то и будет.