Акука - [45]

— Как же вы всё-таки уехали, как уговорила Антона?

— Не знаю, не помню… Наверное, сам себя уговорил.

— Я уже немножко не боялся, — лепечет внук.

— Это правда, — вспомнила бабушка. — А я велосипед к железобетонному столбу электросети прислонила. Три раза пыталась взять — не смогла: током бьёт, я же босиком. Зося вышла в резиновых сапогах и оторвала велосипед от столба.

«Все в жизни просто, а в спешке не сообразишь», — подумал я.

— Едем обратно в громовых раскатах, — продолжает жена, — а мальчишка прижался затылком к моей шее и приговаривает: «Может Бог в меня молнию не обратит, я ещё маленький?.. Баб, может Бог и в тебя молнию не обратит? Ты хоть и старая, но всё равно жить хочешь».

Бабушку ещё колотит от близких воспоминаний:

— Едем… Отгораживаю внука спиною и руками от грозы, а сама страхи выдумываю. И не избавишься, не выкинешь из головы.

Я глажу головушку своего мальчишки, зачем-то хлопаю его по плечу:

— Садись, старик, пей свое грозное молоко!

На дворе ночь. Так и не посветлело нынче. Где-то догуливает гроза. О чем-то строго предупреждают уходящие зарницы.

Знакомая ведьма

Середина августа. Числа не помню. С надувной лодочки ловлю в Лакае рыбу. Осыпанные золотом вечерней зари ели и сосны отвлекают от поплавка.

В заречье завыли собаки. Или волки? Нет, собаки: собака лает, от собаки слышит. Воют в Янанцах. Отсюда этот хутор в четырёх километрах на восток.

Сразу подумалось: «Ведьма умерла, в заре растаяла».

Рано утром узнал: я не ошибся. Вчера вечером за покойницей приезжал на грузовике ксендз. Гроб на ночь увезли в костёл. Собаки провожали.

Угасла последняя ведьма Лабанорских лесов. Одним огоньком в лесу стало меньше.

Я знал её — жилицу стихийную.

Домовики и домовые, полевые и лешие, русалки и водяные — народ тайный и вездесущий. Покойная ведьма была для здешних мест вечной загадкой.

Вспоминаю, как познакомился с нею пятнадцать лет назад.

Шла ранняя осень. На глухой тропинке возле Лакаи передо мною возникло серое существо в виде буквы Г, похожее на большую раненую ворону. Ногтистая кисть существа была бордового цвета и опиралась на острый влажный серп. Другая рука держала пустое ведро.

Существо с трудом, не разгибаясь, свернуло голову в мою сторону. Из-под пегой, растрепанной гривы мутно глядели водянистые глаза, когда-то наверняка голубые. Буква Г попятилась, освобождая тропку, и сказала:

— Проходите, пан, у меня ведро пустое.

— Спасибо, пани, я подожду, — испуганно ответил я.

Лохмотья свешивались со старухи, как тина и водоросли с серой, вымоченной коряги.

— Ну что вы, так не можно, — она не двинулась, уступая дорогу.

Пришлось пройти вперёд.

— Спасибо, пани, — повторил я.

— Нет за что, нет за что, пан.

Она направилась в чащу, налегая на серп, как на клюку, но вдруг остановилась:

— Я знаю вас, вы из Шилишек.

— Так, пани.

Старуха растворилась в молодняке.

Скоро мы познакомились ближе: иногда сталкивались нос к носу в лесу, виделись и в огромной избе ведьмы. Её звали пани Юзя Петкевич.

Хутор Юзиного мужа Владислава был самый богатый в здешних краях. После его смерти Юзя скоро разорилась. Дочь сбежала от неё в город и старалась не навещать, стеснялась матери.

Рассказывают, когда пан Владислав умирал, он попросил привести лошадку. Жена завела её в комнату умирающего. Никогда прежде лошадка не позволяла Юзе даже приблизиться к себе, а тут покорно пошла за нею в хату к хозяину.

Могучую крестьянскую волю мужа пани Юзя не унаследовала, она ей не передалась. Случилось другое.

В день кончины Владислава сорокалетняя Юзя в одночасье стала понимать душу и язык домашних и диких животных.

Понять — обнять разумом. Юзю озарило, проснулась в ней стихийная, самородная сила внушения и взаимности. Потому и пошла лошадка в хату. «Через силу конь не ступит».

Как ожил в человеке этот источник растительной силы, покоряющий дикость без порабощения и страха? Ни лоси, ни косули от нее не убегали. Лисы и зайцы подходили к дверям. Это было что-то в роде взаимной хлеб-соли. Волчица устроила логово у кромки клюквенного болота — всего в семнадцати километрах от Юзиного жилища.

В чём был магнетизм ведьмы?

Это не был данный человеку или отвоёванный им произвол. Но это была свобода! Для зверей и деревьев ведьма оказалась существом с воли, таким же, как они. Их природные силы уровнялись. Чья сила, того и воля, и всяк в своём добре волен.

По поверью, ведьмы есть учёные и прирожденные. В народе говорят: «Учёная ведьма хуже прирожденной».

Пани Юзя Петкевич была ведьмой прирожденной. Страшной, но вежливой и грамотной. Неухоженной, неопрятной, почти нищей, но гордой и спокойной.

Лет двадцать назад она приобрела и внешность ведьмы: сломалась в пояснице, сделалась увечной. Тогда и стала ходить буквой Г.

С нечистой силой Юзя не зналась: ведьма от слова «ведать».

Зналась с травами, деревьями, вывороченными непогодой, пугающими корневищами. Собирала травы и коренья, не по личной надобности — Юзя не болела, а по любви. Никому свои сборы не давала. Но терпеливо объясняла всякому желающему, где что растёт, от чего спасает и назначала на каждый год сроки сборов.

Последние десять лет спутницами ведьмы были две высокие статные серые козы с янтарными глазищами. Козы носились за Юзей, как собаки. «От прытких коз, ни забор, ни запор»!