Акука - [44]

Посреди комнаты мальчишка построил из кубиков замок. Он мешает ходить. С трудом перешагиваю его.

— Дед, а ты не увалишь мой замок? — беспокоится мальчишка.

— Постараюсь не увалить. А что, жалко?

— Жалость от слова «жало», — говорит Антон, — у меня жала нет!

…Вечер. Пора угомоняться. Бабушка читает Антону в постели «Мороз, Красный нос»:

…Бабёнки, пеняя на леших,

Домой удирают скорей.

А пьяных, и конных, и пеших

Дурачить ещё веселей.

— Баб, покажи, где написано «Бабёнки, пеняя на леших»? Наверняка хочет связать строку Некрасова со словом «пивбар»!

— Вот, мой хороший, смотри и давай засыпать. Мальчишка читает и говорит:

— Ты, конечно, права, что я хорош для тебя. Что-нибудь ещё скажи про меня?

Среди ночи слышим громкий голос Антона, будто парень и не спит:

— Баб, что такое безналичный расчет?

Тогда я и понял: реклама действительно двигатель чего хочешь. После детских передач телевидения Антон не отходит от экрана, пока не просмотрит всю рекламу…

Грозное молоко

Четвертое августа. Семь часов вечера. На Зосином хуторе внеурочно завопил петух. Хлопает крыльями, кричит на бестолковых кур — пугает ненастьем.

Наши флюгера гудят пропеллерами, словно вот-вот взлетят в грозное небо.

Ветер бьёт яблони колким дорожным песком, гонит на хутор соломенный сор и листву. Яблоки сыплются, как град.

На воле становится тесно. От общей тревоги ушёл, стеснился избыток простора.

Никогда еще в это лето сосны так широко не раскачивало. Скрипуче каркают вороны, повернув клювы на запад, веером задирая хвосты под порывами ветра.

На хутор налегла чёрная гроза.

Ливень обрушился до горизонта, на всю землю сразу. Под частые пушечные удары грома из водостоков посыпались-потекли во все бочки, ванны, корыта и вёдра толстые свинцовые пряди дождя. Вода почти чёрная, под цвет неба.

Бабушка с внуком стоят в дверном проёме, протянули руки дождю и охают при каждом ударе. Водяная пыль обдаёт их с головы до ног.

При очередном пушечном треске земля вздрагивает. Неожиданно одна за другой валятся на лопающиеся ветви две осины и береза — вывернуло с корнем. Приствольные лохмотья дёрна вздыбились, обнажив берлоги тугих бронзовых корневищ. Берёза шлепнулась поперёк Першокшны зелёным мостом, осины — на обочину дороги.

Внук прячется за бабушку.

— Страшно?

— Страшно, баб, — шепчет Антон.

— Не бойся, скоро кончится и поедем за молоком к пани Зосе.

Внук недоверчиво глядит на бабушку:

— Ты шутишь, да?

— Нет. Вот увидишь, все скоро пройдёт и покатим. Бабушка всегда права: через полчаса ливень ушел за Лакаю!

Правда, гроза осталась с нами, только чуть поутихла, но ветер не упал.

Бабушка выводит велосипед:

— Антоша, едем!

Они снимают кеды, остаются босиком. Мальчишка влезает на раму велосипеда.

— Пока, дед! — кричит весёлая бабушка.

— Поаккуратнее на мокрой дороге!

Двадцать минут прошло, как уехали, а гроза и ливень возьми да вернись!

До Зосиного хутора не больше трёх километров. «Должны успеть, — успокаиваю себя, — у Зоси переждут, чаю напьются с мёдом».

Непогода будто и не утихала. Темень загустела. Ветер повалил в огороде фасоль, бобы, подсолнухи, разметал дранки и толь на кровлях сараев и хлева, кое-где сорвал шифер.

То тут, то там вырастают голые ветвистые стволы огненных молний. Гром беспощадно шатается над миром, где хочет.

Мое недавно легкое настроение делается тяжёлым, как глина. Чёрный, почти ночной лес, узкая дорога с разбитыми колеями, гроза, ливень, вывороченные деревья и где-то в них теряются бабушка и внук.

«Не во всякой туче гром,

а и гром да не грянет,

а и грянет, да не по ним,

а по ним — авось не убьет!» —

сами собой шепчут губы.

Время зло насупилось, его чёрный лохматый маятник раскачивается вместе с соснами, подчиняясь воле грозы.

Деревом бы не прибило. Не попали бы в пожар. В прошлую грозу разнесло изоляторы сразу на трех столбах — вмиг огневые змейки по проводам расползлись, макушки сосен зажгли…

— Что сделать? Выйти навстречу?

Надеваю сапоги.

Как бы отвечая мне, страшный свистящий порыв ударяет в лицо и отбрасывает ливень далеко за реку. Но с грозою не справляется, она по-прежнему свирепо гуляет, рассыпается канонадой. А дождь иссяк.

Я по-старчески — плечами вздохнул, голова закружилась. Перед глазами плавно полетели радужные кольца. Много, много легких колец, их сносит, сносит к дороге. Плетусь за ними.

Навстречу едет жена с комочком внука и молоком. Они даже не намокли, только продрогли от страха.

Я очнулся:

— Ну, как?

— Ни туда, ни обратно дождь почти не тронул, — бабушка тяжело дышит, волнение не оставило её. — У Зоей отсиделись, поболтали с Янеком.

Янек — сын Зоси, добрый шалопай лет тридцати пяти с золотыми руками и дурной, редко трезвой головой.

— А гроза?

— Туда — ничего, а обратно мальчишка ехать не хотел. Не идёт к велосипеду и всё. Янек глядел-глядел на Антона и сообразил вслух: «Маленький, а тоже умирать не хочет!»

Оживший внук внимательно слушает бабушку, словно говорят о ком-то другом.

— И что же Антон?

— Побледнел, глаза огромные. Спрашивает: «Бабочка, мы не умрём?», а губы дрожат. Я чуть не расплакалась. А Янек размышляет и размышляет о жизни и смерти: «И все так, никто умирать не хочет! Вон за курицей погонишься, а она от тебя! Почему? Тоже жить хочет!»