— В город пойду, в Середу, стакан куплю, — ответил я. — Потому как в этом доме только два стакана имеются.
Это подействовало, сразу и кружка хороша стала. Только вот беда, Шурделан такую честь отцу оказал, что отдал ему собственный стакан, себе же плеснул немного в кружку. Тут они опять все чокнулись и выпили, да так лихо, что сразу глаза как у судаков заплыли. Отец, правда, сперва отхлебнул только, да и отставил стакан, но лучше бы он уж этого не делал, потому как Шурделан отчитал его, словно дитя неразумное.
— Кто так пьет?! Ишь, словно коза наработала! — прикрикнул он и заставил отца выпить до дна. Да сразу налил опять, хотел и второй стакан в отца влить. А он, бедный, еще и не прокашлялся, сидел, глаза выпучив, да помаргивал. Тут я струхнул: ведь отец, стоило ему выпить самую малость, и из корчмы домой в крови возвращался. Схватил я поскорей бутылку, налил двум лесным гостям, чтобы уж лучше им палинка наша досталась, коли на то дело пошло.
— Вы б лучше помалу, помалу, — посоветовал я.
Затея удалась, они опять чокнулись и пили теперь втроем, да уже не сразу стакан, а по глоточку отхлебывали. Увидевши, что наставил их на путь истинный, я потихоньку за печку отошел и сел на солому: не дай бог, и меня напоить вздумают!
А отец мой нахохлился, выгнул спину, будто кошка.
— Да, может, вы есть влюблены, а, старик? — спросил Фусилан.
— Я-то? А как же! — сказал мой отец.
— В кого?
— Я-то? В епископа вацского.
Это и Шурделану понравилось, захохотал он да и говорит:
— Я только про вацский дьявол слыхал.
Фусилан отмахнулся:
— А, и тот из Ваца, и этот из Ваца.
Эх, как хотелось мне тут же ему башку раскроить за безбожные речи, да только положение было неподходящее. Но я все ж таки не смолчал, так сказал Фусилану:
— Кому не слишком приспичило, богохульничать не след!
Шурделан тотчас ко мне голову повернул, словно я за веревочку дернул.
— Иди-ка сюда! — приказал он мне.
Ну, думаю, лучше уж подойти сразу.
— Защищаешь, значит, важного барина, епископа вацского.
— А как же! Слышал я, он ваш родственник, — ответил я.
Шурделан от души посмеялся, и так ему это родство понравилось, что он и дальше пошел, сказал мне так:
— Можешь считать, что я сам вацский епископ и есть!
— Быстро вы это, — подивился я.
А Шурделан и впрямь в епископы себя произвел, протянул мне руку и говорит:
— Целуй!
Сгоряча я решил было, что целовать не стану, уж лучше плюну на руку его; но тут ангел-хранитель предупреждение мне сделал, мол, я жизнью играю, а может, и не своей только, жизнью отца тоже. Поэтому наклонился я и сделал вид, будто руку ему целую. Хотя на самом-то деле первое намеренье свое исполнил — поцелуй вышел такой слюнявый, как если бы руку Шурделану теленок лизнул.
Но отец мой побагровел от стыда, он-то одно видел — что я разбойнику руку целую! Глаза его засверкали, и я сразу понял: день нынче добром не кончится, но сказать он пока ничего не сказал только взял свой стакан и осушил одним махом.
Шурделан с Фусиланом загоготали и последовали его примеру.
Воздух в комнате словно густел.
А отец беспокойно ерзал на стуле.
Я уже видел: если чуда какого-нибудь не случится, быть беде. Тем более что отца не только злоба, но и палинка распаляла. А вот по лесным гостям почти незаметно было, что пили они. Хотя что ж, оба были здоровые крепкие мужики, да и закусывали, не стесняясь.
Присел я опять возле печки на солому и оттуда, навострив уши, следил за каждым их движеньем и словом. Палинка, можно сказать, уже испарилась, а вместе с ней испарился главный мой план — напоив разбойников, их скрутить и связать. Так что выкинул я мой план из головы и думал только о том, как бы спровадить миром незваных гостей. Но придумать ничего не успел, потому как отец повернулся ко мне и, сверкая глазами, сказал:
— Абель, иди сюда!
— Зачем, отец?
— Затем, чтоб и нас было двое!
Стульев в доме больше не было, так что отец велел мне сесть на подлокотник кресла его и, обхватив меня за шею, закричал прямо в ухо:
— Ничего не боись, Абель, черт бы побрал все на свете!
— Не боись, Абель, пока нас видишь! — подхватил Шурделан.
А отец, подмигнув мне хитро, продолжал:
— Но при том гляди в оба!
Шурделан, будто сатана наиглавнейший, нехорошо ухмыльнулся и тоже добавил:
— Точно, а то не увидишь, куда уносить ноги!
Они опять отхлебнули по глотку палинки, но стаканами стукнулись так, что, можно сказать, искры посыпались. А когда стаканы поставили, отец под стол заглянул и стал кошку кликать. Я сразу понял, что отец затевает, и незаметно ткнул его в бок. Да только отец и внимания на меня не обратил, а нарочно во весь голос спросил:
— Где твоя кошка, Абель?
— За орла замуж вышла, — отозвался я.
— Да кто ж орла ей нашел?
— Беда беду завсегда находит, — ответил я уклончиво.
Тут отец оставил кошку в покое и стал Блоху звать. Когда и собака на зов не вышла, он опять меня спрашивает:
— А где собака твоя, Абель?
— Убежала зайца ловить, — сказал я.
— Да почему ж не возвратилась доселе?
— Про то господь знает.
Шурделан, глаза сузив, к беседе нашей прислушивался. Но молчал, ухмылялся только. А у меня сердце уже сжималось от страха, потому ничего умного в голову не приходило. Только и надумал, что с подлокотника отцовского кресла слез и тоже отхлебнул из его стакана. Но в ту же минуту и отец поднялся, да такой пьяный, что даже покачнулся, вставая.
