Абель в глухом лесу - [51]

Разум мой вслед Шурделану меня посылал, однако сердце к Блохе и козе тянуло, живот же — к припасам, в дупле схороненным.

Что делать, как поступить? — ломал я себе голову.

Но в конце концов не я, а голод за меня дорожку избрал. Так что отправился я к моему дуплу. Заранее выглядел место, где надо с тропы свернуть, и побрел напрямик по глубокому снегу. Против правды не погрешу, ежели скажу: кое-где снег до пояса доходил. Но мне только в радость было, что нигде не обнаружилось следов, которые растоптали бы мои надежды. Господь и впрямь меня не оставил, потому как, едва я снег от дупла отбросил, тотчас увидел: родительские гостинцы в сохранности! Однако Шурделан времени мне отмерил негусто, так что и терять его не приходилось. Не мешкая, вытащил я ружье, к дулу которого торба была привязана, взял то и другое под мышку и заторопился назад. Старался, конечно, след замести, да только глубокую эту борозду, что к дуплу вела, разве что слепой не увидел бы.

Но делать было нечего, и, уповая на небо, которое, глядишь, подсобит мне новым снегопадом, я вернулся благополучно домой тем же путем, каким вышел. Забравшись через окно в дом, опять плотно закрыл его, потом приподнял солому, на которой спал, и спрятал под нею ружье. Домашние припасы из торбы вынул, плоским слоем разложил в изголовье, прикрыл сверху котомкой, а на котомку книги уложил, как и прежде было.

Десяти минут не прошло, а я опять лежал как ни в чем не бывало, и кто бы, не осквернив себя ложью, сказать решился, что я уходил куда-то!

Наказавши ушам на страже стоять, принялся я за еду.

Поел немного, стал промерзшую слойку сосать, с половиной уже управился, и тут пожаловал Шурделан.

— Никак на охоту ходили? — спросил я.

— Ходил.

— Что-нибудь подстрелили?

— А как же! Прямо в пустое место попал.

— И где оно?

— Где ж, как не в твоей голове!

Видно было, и не только по тому, что шутилось ему в охотку, настроение у него прекрасное.

Как у человека, который наелся вволю.

Даже глаза блестели.

— Ты, может, поел бы? — спросил он.

— Немножко поел бы, — ответил я.

— Ну, погоди, может, что-нибудь где осталось.

Шурделан порылся в ящике, достал кусок заплесневелого хлеба величиной с хорошее яблочко-дичок.

— Держи! Погрызи с охотка! — сказал мне.

Я взял сухарь, повертел и отдал ему со словами:

— Положите куда-нибудь! Да только недалеко, чтоб я дотянуться мог!

— Зачем это?

— А вдруг, — говорю, — медведь сюда забредет, вот я в него и пульну.

Шурделан понял шутку, засмеялся, сказал:

— Хлебом медведя насмерть убить собрался?

— Ясное дело, хлебом, я ведь добрый католик.

— Это как же понять?

— А так, что Иисус учил хлеб раздавать. Вот и я медведю брошу его.

— Эк тебе голову-то набили попы своими премудростями, — опять захохотал Шурделан и, продолжая посмеиваться, растянулся на походной кровати, что турецкий паша.

Минуты не прошло, а он уж храпел, будто пилой работал.

И опять потянулись дни.

Шурделан сидел дома с утра до вечера, лишь после полудня, в одно и то же время, удалялся по каким-то своим тайным делам, а спустя час возвращался. В один прекрасный день мне все эти тайны дошли до горла, и решил я, что моя теперь очередь Шурделана удивить: ни кусочка больше в рот не возьму, а жив все же буду!

Осмотрел я свои припасы, прикинул — вроде бы на неделю должно хватить. И еще сообразил, что, пока я лежу в постели, пропитания потребуется меньше, а потому затеял растянуть болезнь мою сколь можно дольше.

Я уже и не вставал, кроме как по королевским делам.

На другой день Шурделан опять в свой тайный поход отправился, а я не спеша достал из-под книг домашнюю снедь и отогнал голод подальше.

Так же было и на следующий день.

На третий день Шурделан спросил:

— Ты и нынче хлеб есть не станешь?

— Какой хлеб?

— А тот, медвежий.

— Не стану.

На четвертый день он опять мне тот же сухарь сует.

— Да вы-то сами разве не голодны? — спросил я.

— Эй, еще как! — ответил он горестно.

— Так вы и съешьте!

— Мне нельзя, все зубы об него поломаю.

— А я не поломаю?

— У тебя зубы молодые. Да и не надо грызть, пососешь, вроде как шоколад. Ведь день-деньской лежишь, делать тебе нечего. Утром начнешь сосать, до вечера и управишься.

— Таким сторожам-беднякам, как я, шоколадом лакомиться не положено, — отрезал я.

— Разве ж это дело, когда в животе пусто? — сказал он.

— А я поглаживать его буду, чем не дело?

— Ну, как помрешь с голодухи?

— Помру так помру, орлам будет пожива.

И опять шли дни, один за другим.

А Шурделан все больше задумывался, не давало ему покоя диво дивное, что живу я себе не тужу, а есть не ем ничегошеньки. Но все же, кроме той окаменелой краюшки, он ни разу ничем меня не попотчевал. Хотя теперь уж я знал наверное, что где-то он прячет съестное и каждый божий день туда наведывается.

Но какое съестное?!

Я, можно сказать, истерзался весь, так хотел догадаться. И наконец закралось мне в душу страшное подозрение: что, как он втайне козу мою доедает?!

Я тотчас решил дознаться, тайну его раскрыть. Задача казалась не такой уж и трудной, потому как Шурделан, уверившись, что я окончательно ослабел, даже дверь запирать перестал, уходя. Дождался я, когда он уйдет в свое обычное время, да минут через десять и сам в путь тронулся. Прямо к козьему загончику направился, где нашла прибежище и Блоха с тех пор, как окривела. Только на дверь взглянул, как подозренье мое укрепилось, можно сказать, ударило, да так, что я с маху на снег плюхнулся.