14 дней в поезде, который совершенно никуда не идет - [9]

Финал должен быть мощным, сокрушительным по силе, финалом «Классификации любовь Д». Нужно сделать что-то уж совсем запредельное по трогательности и тоске. Еще нужно третью или четвертую линию (включая «Классификацию») в романе – Эрики или Герхарда.

(день)

Ездил в город, был на допросе, встречался с женой, через месяц – суд, надо примиряться с соседями, выплачивать ущерб, собирать характеристики (кто мне их даст, интересно?).

В общем – мерзость.

В четверг опять на допрос.

Завтра утром пойду к психиатру и буду разговаривать о возможности психиатрического лечения.

В церкви во время вечерней службы аж целых два прихожанина, но и те уже ушли.

На улице сильнейший ливень.

Поставить, что ли, свечку – вот только за что?

А если бы меня не было в церкви и она была бы совершенно пуста?

Как, наверное, красива и бессмысленна вечерняя служба в пустом храме.

18.08.2009 (вторник, утро)

Заснул нормально, только все время просыпался, в три часа ночи выходил курить, сейчас полседьмого утра, снилось, будто бы меня отпустили домой на пару дней и я пью с Джаном, и нам хорошо и весело, потом Джан засыпает, а мне не хватило водки, чтобы заснуть, и я ищу водку, думаю, должна же была остаться, но в холодильнике только минеральная вода и уксус. Потом Джан исчезает.

Следующее утро. В этот день приезжает мать, и Карлик где-то в шесть вечера должна ее встретить.

Утром я неожиданно нахожу в холодильнике бутылку водки, причем там нормально еще так осталось, грамм триста пятьдесят, потом приходят Тимофей и Жаба.

Структура квартиры совершено иная, и структура улиц совершено иная. Тимофей дарит мне сто рублей, а я, словно забыв и о водке в холодильнике, и о ста рублях, иду искать деньги у него в куртке в прихожей, куда ведет длинный коридор. Денег в куртке (у него такой надежный тяжелый куртофан) тоже сто рублей. В коридор выходит Жаба, как всегда, со своим дурацким смешком:

– Чё ищешь?

– Деньги.

Она открывает какой-то ящик в прихожей, там один доллар и несколько сотен евро. Блин, думаю, где же я их сейчас поменяю? Вспоминаю вдруг о восьми пустых бутылках, спрятанных где-то под мостом, недалеко – каждая бутылка десять рублей, вполне хватит – и иду за ними, почему-то голый, беру четыре и иду обратно, уже почему-то в плавках, из-под моста нужно подниматься по длинной лестнице, навстречу мне скейтбордисты и роллеры. Приношу домой эти четыре бутылки, уже полночь, звонит Карлик, типа, мать встретила, если хочешь получить деньги – завтра приходи ко мне домой.

Рядом с компьютером стоит коробка, и я вдруг замечаю, что на ней заводским шрифтом напечатан адрес: «Московская» и дальше там что-то, вплоть до домофона.

Странно, думаю я, мать приехала, но что-то не спешит ко мне домой, да и Карлик чего-то… Все это время я пытаюсь вспомнить одну песню, это такая классная женская песня, но когда я настраиваю свой мозг на воспоминание, мне почему-то лезет в голову: «то взлетая прямо в небо»… А, ладно, думаю, хрен с ним, сто рублей есть, пойду-ка я за водкой, а завтра вернусь в больницу. И тут, на этом месте, просыпаюсь.

Ночью было что-то жуткое. Бухало полбольницы, выгнали четырех человек, в том числе Абрамова и Малинина, видел их сейчас на скамейке у входа, сидят похмеляются пивом, прежде чем идти на остановку. Предлагали и мне.

Сколько же здесь людей с неудачной кармой… В сущности, почти все. И есть люди, на которых уже поставлен крест, типа Абрамова и Малинина, их пути просты – тюрьма и смерть.

Один из немногих более-менее нормальных людей – это Коробейников, мой сосед по палате. Человек с обаятельной улыбкой, когда у него хорошее настроение.

Сидим с ним вдвоем за столиком в столовой (наши соседи в столовую не ходят, и их можно понять).

Заходит сестра, пожилая женщина лет пятидесяти:

– Коробейников здесь?

Коробейников, на армейский манер, прикладывает руку к голове.

– Кончай завтракать, сейчас к хирургу пойдем. (У него что-то с ногой.)

– Вместе пойдем?

– Да, вместе.

– Оу, – говорит Коробейников, – надо будет тогда у аптеку зайти…

– Хорошая шутка, – замечаю я, и мы начинаем смеяться.

Я никогда не пытался понять своих героев – вот в чем проблема.

Я всегда шел с другого конца – я их просто создавал, и они были довольно живые.

Понять их психологию никогда не пытался.

В Зигфриде я нарочно соединил две крайности – нацизм (а Зигфрид непременно должен быть нацистом, чтобы усилить впечатление разлада) и романтизм, неудовлетворенность, недовольство, в том числе и самим собой, благородство, интеллигентность и так далее.

И вот я все это вложил в него, а он, бедный, мучается.

Понятно, что ничем хорошим для него это не закончится.

Сейчас я в первый раз решил пойти «от персонажа» и разобраться в психологии Анны Гьелаанд.

Раз я решил, что она будет жестокосердна, пусть будет такой, но – почему?

Мать на хорошей должности, они вполне обеспеченны, загородный домик и так далее, никаких проблем, война идет где-то совсем далеко и кажется нереальной, только строчки в газетах да радиоголоса.

Понятно, что отца у Анны нет и мать ее избаловала.

Анна так же умна, как Зигфрид, но если у него в душе постоянно происходит конфликт – между сердцем и разумом, между сном и явью – и он пытается найти хоть какой-то компромисс между добром и злом, еще не понимая, что компромисс этот – невозможен, то Анна и не пытается бороться со злом в своем сердце с самого младенчества, она не имеет души и просто развлекается, ей все скучно – и сверстники и политика партии, она слишком умна для всего этого.