14 дней в поезде, который совершенно никуда не идет - [8]
«Позвоните второму дяде, – закричал я, пытаясь заглушить чаек, – пусть он приедет».
Второй дядя находился, по словам Малинина, где-то совсем рядом, типа, в Нижнем Тагиле, но его номер Малинин не помнил.
В это время жутко ударил судовой колокол, все звуки слились в одно, и телефон дяди отключился.
Больше мне никто из многочисленных родственников Малинина не звонил, но, видимо, все-таки сигнал «Mayday» (международный сигнал бедствия. – Ред.) дошел до кого-то из них.
Сегодня что-то уж совсем многолюдно у церкви (в церкви, надо полагать, еще больше), все качели и почти все скамейки заняты, повсюду бегают эти мерзкие дети и кричат.
Среди прихожанок изредка попадаются симпатичные.
Сегодня какое-то причастие, какое именно, я не знаю.
Сегодня у меня в куртке яблоко – из числа тех, что принес вчера Тимофей.
Вечером мы сидели на скамейке центральной аллеи психбольницы, к нам подошла старушка, что называется, божий одуванчик:
– Возьмите, ребята, яблочков…
У нее был полный пакет маленьких таких, грустных деревенских яблок.
– Да нет, спасибо…
Лицо у нее в добрых старческих морщинах – первый признак умирания у таких старушек, которые в с е г д а переживают своих мужей.
– А их моему не передают, а ему еды не хватает, иногда берут, иногда нет, я вчера пирожки с яйцом и луком приносила и жареную картошку, он ее очень любит, так разрешили передать, а раньше не давали, искала-искала этот корпус, где лежат психи, еле нашла… Моему-то тут еще три месяца лежать, врачи говорят… Да возьмите, ребята, яблочков, они хорошие, потом съедите! Погода-то какая хорошая, ласковая, ни ветерка, и солнышко такое нежаркое… А вы из какого отделения?
– Из третьего, – ответил я.
– Наркоманы?
– Наркоманы, – ответил я.
– Ну лечитесь, бедные, – сказала она, – дай Бог вам здоровья…
Есть ли, интересно, такая болезнь и ее латинское название, как нелюбовь к собственной планете?
Не люблю я эту планету.
Если бы я ходил по психиатрам и вдалбливал им это, то, может быть, потом я бы стал сенсацией в среде психиатрии и меня показывали бы, как Шарикова: «Говори, Москва, разговаривай, Расея…»
Сходил к невропатологу, она сказала, что позвоночник искривлен у меня с детства, типа, с рождения, из-за этого мышцы действуют неправильно, что и причиняет сильную боль, и что это в моем возрасте уже неизлечимо, и даже правильная осанка (как я всегда думал) не поможет.
Может, поэтому у меня такой грустный характер?
Сходил с соседом на «Поющий родник» (семь минут ходьбы), принесли десять литров воды на двоих.
И даже после такого небольшого усилия я был совершенно измотан: обливался потом, болело сердце, чувствовал себя, как пьяный. А я-то ощущал себя в последнее время здоровым человеком… И только сейчас понял, что здоровье мое подорвано окончательно, что я болен неизлечимо, что былая сила ушла и уже никогда не вернется.
Завтра надо ехать к участковому, и завтра меня, возможно, переведут в психиатрическое отделение.
Ни то, ни другое не сулит мне ничего хорошего.
Уже восемь дней, как я здесь, но так и не написал ни одной строчки и – скорее всего – не напишу.
Поговорил с церковным охранником. Малоинтеллектуальный старичок, тоже когда-то лежал в третьем отделении.
Получает шестьсот рублей за смену. Делать ничего не надо – несмотря на то что храм находится на территории психбольницы, никаких инцидентов на его памяти не было.
Может, мне тоже устроиться в какой-нибудь храм в городе?
Проблемы только с неверием и курением, да и в армии я не служил.
Но я еще не умер.
Никто не знает, что я гений.
Никто. Ни один человек.
Они занимаются одним видом искусства, а я – совершенно другим, хотя названия у них одинаковые.
Так прошла моя жизнь.17.08.2009 (понедельник, утро)
Сегодня опять снилось что-то интересное, связанное с моей матерью, но я опять не запомнил.
Заснул поздно, часа в три, проснулся в восемь тридцать, но успел до утреннего обхода все сделать, все свои обычные процедуры.
Зашел Саня, необычно трезвый, вернувшийся из своей трудной субботней поездки домой с двенадцатью рублями в кармане.
Вчера выпил, говорит, всего-навсего три пива и бутылку водки. Закусывал, видимо, несвежей рыбой, и сейчас – как он изящно выразился – у него «греческая болезнь».
– В смысле, диарея? – спросил я.
– Да, – ответил Саня.
Такие вот тут мы все интеллигенты.
Завтра его выписывают – зачем приехал, хрен знает.
Деда сегодня тоже, к сожалению, выписывают, и вместо него, видимо, подселят одну из этих жирно-богатых морд с дорожными сумками, которые с утра сидят в коридоре.
Пишу уже в самом храме, служительница меня не трогает, в храме во время утренней службы ни одного человека, только я.
Сейчас надо на процедуры, а потом в Чкаловское РОВД.
По поводу романа мыслей по-прежнему нет, разве что если седьмая глава начнется с линии Анны, то, может, синхронизировать ее с линией Зигфрида, то есть начать с того же дня, откуда начинает Зигфрид, типа, Эрика в шутку рассказывает ей про этот безумный отдел и не совсем официальные отчеты Зигфрида, и ей становится любопытно, и она приходит туда, чтобы поиздеваться над ним, а он в нее – влюбляется.
И она в конце должна разрушить всю его жизнь.
1941 год. Амстердам оккупирован нацистами. Профессор Йозеф Хельд понимает, что теперь его родной город во власти разрушительной, уничтожающей все на своем пути силы, которая не знает ни жалости, ни сострадания. И, казалось бы, Хельду ничего не остается, кроме как покорится новому режиму, переступив через себя. Сделать так, как поступает большинство, – молчаливо смириться со своей участью. Но столкнувшись с нацистским произволом, Хельд больше не может закрывать глаза. Один из его студентов, Майкл Блюм, вызвал интерес гестапо.
Что между ними общего? На первый взгляд ничего. Средневековую принцессу куда-то зачем-то везут, она оказывается в совсем ином мире, в Италии эпохи Возрождения и там встречается с… В середине XVIII века умница-вдова умело и со вкусом ведет дела издательского дома во французском провинциальном городке. Все у нее идет по хорошо продуманному плану и вдруг… Поляк-филолог, родившийся в Лондоне в конце XIX века, смотрит из окон своей римской квартиры на Авентинский холм и о чем-то мечтает. Потом с риском для жизни спускается с лестницы, выходит на улицу и тут… Три персонажа, три истории, три эпохи, разные страны; три стиля жизни, мыслей, чувств; три модуса повествования, свойственные этим странам и тем временам.
Герои романа выросли в провинции. Сегодня они — москвичи, утвердившиеся в многослойной жизни столицы. Дружбу их питает не только память о речке детства, об аллеях старинного городского сада в те времена, когда носили они брюки-клеш и парусиновые туфли обновляли зубной пастой, когда нервно готовились к конкурсам в московские вузы. Те конкурсы давно позади, сейчас друзья проходят изо дня в день гораздо более трудный конкурс. Напряженная деловая жизнь Москвы с ее индустриальной организацией труда, с ее духовными ценностями постоянно испытывает профессиональную ответственность героев, их гражданственность, которая невозможна без развитой человечности.
«А все так и сложилось — как нарочно, будто подстроил кто. И жена Арсению досталась такая, что только держись. Что называется — черт подсунул. Арсений про Васену Власьевну так и говорил: нечистый сосватал. Другой бы давно сбежал куда глаза глядят, а Арсений ничего, вроде бы даже приладился как-то».
В этой книге собраны небольшие лирические рассказы. «Ещё в раннем детстве, в деревенском моём детстве, я поняла, что можно разговаривать с деревьями, перекликаться с птицами, говорить с облаками. В самые тяжёлые минуты жизни уходила я к ним, к тому неживому, что было для меня самым живым. И теперь, когда душа моя выжжена, только к небу, деревьям и цветам могу обращаться я на равных — они поймут». Книга издана при поддержке Министерства культуры РФ и Московского союза литераторов.
Жестокая и смешная сказка с множеством натуралистичных сцен насилия. Читается за 20-30 минут. Прекрасно подойдет для странного летнего вечера. «Жук, что ел жуков» – это макросъемка мира, что скрыт от нас в траве и листве. Здесь зарождаются и гибнут народы, кипят войны и революции, а один человеческий день составляет целую эпоху. Вместе с Жуком и Клещом вы отправитесь в опасное путешествие с не менее опасными последствиями.