11 марта 1997 года,
вечер
Шапки вконец обнаглели. Одна из них, грязно–песочная, нахально пристроилась прямо к колесу. Задрав тощую лапу выше головы, она пустила мощную струю. Снег под колесом зашипел, будто на него брызнули кипятком.
— Ах ты, сука! — заорал Лёвка, отбрасывая едва начатую сигарету. Носок его подкованного ботинка просвистел чуть не в сантиметре от башки оборзевшей псины. Но та всё же оказалась проворнее — мгновенно юркнула в сторону и скрылась под металлической оградой стройки. И уже оттуда тявкнула. Без злобы, но с чувством собственного своего, собачьего, достоинства.
Лёвка, едва сдерживая себя, медленно наклонился и поднял тяжелую ледышку. На него с неподдельным интересом смотрело уже несколько пар поблёскивающих глаз. К наглому вожаку присоединились его сотоварищи — и теперь все они, надежно защищённые решетчатой оградой, взирали на человека, застывшего в позе камнеметателя.
— Что б вас! — рявкнул Лёвка и всё же запустил ледяной глыбиной в сторону собачьей своры. Те на мгновение отпрянули от зазвеневшей ограды, но никуда не ушли. Это была их территория, давно помеченная. И чужаков, пусть даже и крутых, в кованых ботинках, они на неё пускать не собирались.
— Лёвка, да кончай ты! — приоткрыв дверцу, высунулась Катя. — Нашёл развлечение! Лучше о деле думай!
— Я думаю, думаю, Кэт! Завтра сюда живодёрню выпишу. Чтоб ни одна сука…
Из водительского окошка высунулась меланхоличная физиономия Нура:
— Это был кобель.
— Знаю, — пробормотал себе под нос Лёва, понимая, что Нур прав. Однако последнее слово он любил оставлять за собой. — Вот ведь подлая и бессердечная порода! Даже кобели и те — суки!
Громко хлопнув дверцей, Лёва уселся рядом с Нуром. Он обиженно сопел.
— Лёва, ну придумай же что–нибудь, ты же умеешь, — раздался тихий голос Нюши, вжавшейся в самый уголок на заднем сидении. Это были, наверное, её первые слова с того момента, как замели Гошу. Она только курила практически одну за другой, хотя обычно позволяла себе не больше одной–двух сигарет в день, да и то лишь в тёплой и весёлой компании. А ныне их компанию можно было назвать скорее уж похоронной, чем весёлой.
Лёва промолчал. Не иначе, как ворочал мозгами — казалось, в тишине салона даже слышно стало, как двигаются какие–то сложные шестерёнки в Лёвкиной голове.
— Может, я пойду? — предложил Нур, обводя взглядом Лёву, Нюшу и Катю.
— Тебя там только не хватало. Уж если они Катю попёрли, то нам с тобой ловить нечего, — сквозь зубы проговорил Лёвка. Теперь он мучил пачку сигарет, отрывая от нее клочки картона.
Если бы кто–то со стороны взглянул сейчас на припаркованную возле стройки серую «девятку» с тихо урчащим мотором, запотевшими стёклами и вспыхивающими красными огоньками сигарет, он бы вполне имел право предположить, что дело тут явно нечисто. И вправду — чего тут ловить? В десятом–то часу вечера! Поджидают что ли кого? Или на шухере стоят?
Впрочем, более внимательный взгляд углядел бы справа, в дальнем конце переулка, матово поблёскивающие купола Новодевичьего монастыря, а левее — ярко горящую синюю вывеску отделения милиции. До отделения было всего–то метров сто. И взоры сидевших в машине были направлены вовсе не к куполам, а ровно наоборот.
— Ладно, хватит думать, — не выдержала Катя. — Звони Толику.
— Опять?
— А ты можешь предложить что–то другое?
Лёвка взглянул на Нюшу. Та мрачно кивнула.
Он тяжело вздохнул, почесал бровь, погрыз ноготь на большом пальце и, наконец, послушно стал набирать на мобильнике номер.
Спустя примерно тридцать пять минут со стороны Новодевичьего показался серебристый джип «мерседес». Возле «девятки» «мерс» чуть притормозил и мигнул фарами. Остановился чудо–конь прямо под вывеской отделения милиции.
Правая передняя дверца медленно распахнулась и на грешную землю грузно спустился крупный человек в длинном просторном пальто.
— Жди меня здесь, — сказал человек водителю и неторопливо направился ко входу в отделение. Он оставлял за собой глубокие следы рифленых подошв. Правильные следы. Серьёзные.
Анатолий Борисович Веселов, а это был именно он, вошёл в помещение и неторопливо огляделся. Вместе с ним в отделение вошли запах дорогого зелёного парфюма и немного холодного воздуха.
Из «аквариума» дежурки на него чрезвычайно удивлённо, чуть щурясь, смотрел молоденький лейтенант. В глубине помещения стоял простой деревянный стол, по которому лениво стукали костяшками домино кругленький, хохляцкого вида усатый старший сержант и гладко, до синевы выбритый старшина. Старшина замер, приоткрыв рот, будто хотел что–то сказать. Но не сказал, а оглушительно чихнул. Из–за решетки «обезьянника» раздались смешки.
— Я щас кому–то… — начал приподниматься старшина, но не договорил, а чихнул ещё раз. Да так, что чуть не шарахнулся лбом об стол.
— Будьте здоровы, товарищи, — вежливо прогудел Веселов. — У нас здесь есть место, где мы могли бы поговорить?
Доминошники переглянулись.
— Комната отдыха? — пожал плечами хохол.
— Пойдёт, — легко согласился Веселов. — Куда прикажете?
Вслед за синелицым старшиной Веселов прошёл в небольшую квадратную комнату с зарешечённым окном, за которым медленно покачивался одинокий фонарь. У окна стоял стол с электрическим чайником и грязноватые стаканы. Справа и слева вдоль стен — обитые дерматином кушетки наподобие медицинских. По всей видимости, место отдыха было и закусочной, и распивочной, и спальней. Дортуаром для мальчиков, как выразился бы Лёвка. Возле стола стояло потёртое, видавшее виды кожаное кресло и пара фанерных стульев. На стене — плакат с планом эвакуации в случае пожара. Плакат не простой — с секретом. Секрет же состоял в том, что план помещения вовсе не совпадал с тем, как это помещение было расположено. Короче, фальшивый был план. Наверное, поэтому кто–то в незапамятные времена на месте ложного расположения запасного выхода написал меленькими буковками замечательное слово. Из трёх букв. На этом плакате проверяли новичков. На сообразительность. С проигравшего — бутылка.
