Твой единственный брат

Вот уже вторые сутки в море. Шли вдоль Курил, на север. Путешествие свое еще полмесяца назад Вениамин видел в цвете, на большой карте, которую расстилал вечерами по полу в проходной комнате, чем вызывал ворчание тещи и недовольство Галки. По карте он елозил неделю, вычерчивая путь из Владивостока до бухты Провидения, на самой Чукотке. И вот теперь сухогруз «Ангаралес» забирался все дальше к северу, распарывая неприветливое, хотя и июньское море. И тучи были какие-то слежавшиеся, и волны тыкались в борта вразнобой, но чувствительно.

Впрочем, почему — море? Когда Вениамин смотрел по карте, получалось, что можно было идти и океаном, тогда Курилы оставались бы слева. Но сейчас он предпочитал море, потому что в океане судно, наверно, трясло бы еще сильнее. Островов не было видно ни справа, ни слева из-за плотной сизой мути, на которую, казалось, навечно улеглись облака, и Вениамин надеялся, что теплоход идет по Охотскому морю и что самое худшее все же остается пока справа, за невидимыми островами, в океане, по иронии судьбы прозванном Тихим. Да, сейчас Вениамину сильно не хватало спокойного бытия. Лучше всего, по правде, оказаться на причальной стенке, ощущая спиной надежную громаду Владивостокского морского вокзала. Он бы с удовольствием помахал платочком уходящему без него теплоходу…

Вениамин и не подозревал, что окажется таким чувствительным к морскому волнению. Может, так бывает со всеми, кто впервые идет в море? Он то и дело сползал с верхней койки, мчался на палубу и свешивался через борт, вцепившись мертвой хваткой в леера. Так и болтался, пока свежий, пахнущий больницей морской ветер вдувал в него жизнь.

Это повторялось каждые полтора часа. Вениамин не сразу возвращался в каюту, а плелся, облегченный и вялый, на корму, где штабелем бугрились под брезентом ящики с капустой. К нему понемногу возвращалось самолюбие, и он делал вид, что осматривает штабель. Дергал за веревки, приподнимая края брезента. Пытаясь сквозь полумрак и щели в ящиках разглядеть вилки капусты, Вениамин придумывал для тещи Лены Сергеевны всякие прозвища. Наиболее подходящее — «Хидна». Хидна Сергеевна! Как она вымарала в паспорте первую букву в своем полном имени, так и он теперь с ней. Вполне подходит. Сейчас-то Вениамин понимал, что теща устроила его на эту проклятую должность экспедитора из своих педагогических установок. Одним словом — ехидна! Если даже отбросить «е» — суть та же.

В одну из таких беглых проверок Вениамин и обнаружил утечку капусты. На первый взгляд все было на месте: так же свисал до палубы брезент, морщинили его веревки. Но с задней стороны штабеля во втором ряду снизу один ящик был слегка выдвинут. Вениамин потянул ящик на себя, тот скользнул легко, будто из письменного стола. И в нем явно не хватало трех вилков.

Что там три вилка? Ерунда, мелочь! Все-таки в штабеле пятьдесят тонн капусты — пятьдесят тысяч килограммов. Не самой, конечно, отборной, но вполне хорошей, главное — первой в этом году. Витамины нужны не только северянам, экипаж теплохода — это все-таки три десятка молодых ртов.

Но это только в первое мгновение Вениамин не придал особого значения случившемуся, как не видел ничего страшного в том, что еще школьником половинил мелочь в отцовских карманах. Но все же путь на север предстоял неблизкий — больше недели, мало ли можно за это время вытаскать капусты? А дальше пришло следующее соображение: кочанчики-то из его кармана текут, ведь он полностью отвечает и за капусту, и за сметану с огурцами, которые, слава богу, хранятся в трюме, под замком. А потом накатило возмущение: как же так, кормят на судне словно на убой, четыре раза в день, а они будто с голодухи на капусту набросились!

Вениамин спустился с кормовой надстройки, зашагал вдоль трюмных люков, цепляясь от качки за леер правой рукой. В голове формировалась навязчивая мысль. Не об этом ли предупреждал Рулин, когда инструктировал по поводу обязанностей экспедитора? Главное, мол, самим не остаться в прогаре, своего не заплатить, если вдруг будет недостача. Могут же и при погрузке надуть, недогрузить. Или при выгрузке незаметно прихватить лишнее. Так что тут надо соображать…  Конечно, Рулину виднее, он не впервые этим делом занимается. И если вдруг началась утечка, тут только Рулин или Иван Филиппович могут сообразить. Надо посоветоваться.

Ни на открытой палубе, ни в нижних переходах, где с одной стороны тянулись двери кают, а с другой за тускло-желтой стальной перегородкой стучали и свистели дизеля, Вениамин никого не встретил.

Он уже давно подметил эту особенность. За двое суток беготни на корму и назад, ему мало кто встречался. Лишь в день отхода на палубе сновали матросы, провожающие. А как вышли в море — куда кто и девался. А жаль. Рассуждая логически, кто-то должен был знать и рассчитать, когда Вениамин в очередной раз возвращается в каюту. И воспользоваться этим. Иначе говоря, он должен был следить за Вениамином. А в таком случае Вениамин сразу бы почувствовал, что за ним — глаз. Галка, правда, не очень-то верила в такую его способность, хотя он уже неоднократно замечал за собой, что может наверняка определить: спросит ли его преподаватель на семинаре или чей прикуп при игре в «тысячу одно». Но сейчас он ничего такого не почувствовал, сколько ни вспоминал. А может, морская болезнь мешала проявиться тем самым иррациональным силам?