Твой единственный брат - [2]

Так ничего и не сообразив, он очутился в каюте своих компаньонов. Забыв про высокий порог (комингс, кажется), Вениамин пролетел от двери почти на диван, где его затормозил круглый и тугой живот Ивана Филипповича.

— Капустку-то нашу щипают, — как можно небрежнее бросил он, восстановив равновесие.

Лежавший на койке Рулин сел, подобрался на диване и Иван Филиппович. Его лысая голова пришлась на иллюминатор, и образовался лучезарный венчик.

— Точно, — еще небрежнее бросил Вениамин, — три вилка, как минимум, стибрили.

Рулин заметно успокоился, а Иван Филиппович шумно вздохнул:

— Вы что, Веньямин? Так до инфаркта можно довести. При моей-то ишемии это дважды-два. Разве можно так?

Рулин опять вытянул на койке свое большое тело в синем спортивном костюме, и улыбка скользнула по его губам. Спокойная улыбка, несколько снисходительная. Вениамин даже растерялся, так как именно от Рулина ждал действий.

Светлый нимб вокруг головы Ивана Филипповича засиял радостней:

— Вы, Веньямин, учтите, что я, как фармацевт и близкий к медицинским наукам человек, могу засвидетельствовать: всякое нервное потрясение ведет к целому комплексу недугов. Больной зуб, например, вызывает болезни любого органа и даже сердца, что крайне нежелательно… 

— Забудем, — прервал его Рулин. — Считай, что это я капусту выдал матросикам на пропитание. Так что все в порядке. Я вижу, Веня, тебе полегчало. Побудь с нами. Ситдаун плиз.

Он слегка подвинулся, и Вениамин присел на край его койки, упершись затылком в ребро верхней. А Иван Филиппович вернулся к прерванному его приходом занятию.

На газете перед Иваном Филипповичем лежали коричневая сухая колбаса, желтый сыр, зеленый огурец и темный бородинский хлеб. Все это было аккуратно разрезано на сантиметровые кубики и поделено на четыре кучки. Иван Филиппович по очереди отделял ножичком от каждой кучки по кубику и отправлял в рот, быстро и тщательно пережевывая. Он что-то при этом говорил, но Вениамин слушал невнимательно. Обидело такое отношение сотоварищей к его сообщению. Тем более, если Рулин решил распорядиться капустой в каких-то целях, то мог бы предупредить: ведь Вениамин считал, что обязан после каждой проверки докладывать, что все в порядке. Благо, каюты их рядом. Конечно, Рулин старший в их компании, но все же мог… 

— Веньямин, — после паузы, занятой тщательным умыванием рук, сказал Иван Филиппович, — судьбе было угодно свести нас вместе. Вас — юного, полного надежд студента, и нас — двух пятидесятилетних пожилых людей, которых надежды уже оставили, но что-то еще подталкивает жить, куда-то стремиться. В данном случае, на Чукотку… 

Вениамин не старался изобразить интерес, как он это обычно делал на лекции, садясь хотя и не за первый стол, но обязательно на виду у преподавателя. Надежно проверенная поколениями студентов тактика: ему действительно становилось интересно. У Ивана Филипповича пропала обычная скороговорка. И отец-командир, как Вениамин называл про себя Рулина, больше наблюдал за ним, а не за своим соседом по каюте.

Вениамин не ожидал, что должность, облюбованную всеми сатириками, с ним вместе будут исполнять такие люди. У обоих наверняка высшее образование, один, как призналась Хидна Сергеевна, — заместитель начальника крупнейшего морского вокзала, другой — фармацевт, что уже само за себя говорит. И оба — мужики с юмором. Веселенькая компания, будет о чем рассказать в своей группе. Словом, поездка наклевывалась неплохая, если бы не проклятый организм. Если вытерпеть до конца, если не будет штормов да кое о чем умолчать, ему еще позавидуют.

Тем самым иррациональным силам сейчас было просто уловить, что его компаньоны не прочь установить с ним более тесный контакт. Этому в течение двух суток мешало вполне объективное препятствие, теперь же они видели, Вениамин готов. Он привстал, хотел бежать в свою каюту, но отец-командир придержал его.

— Ах, Веньямин, — точно расценил жест своего соседа Иван Филиппович, — вы прекрасный товарищ. И прошу вас — простите старика. Когда Владимир Федорович сказал мне о вас перед поездкой, то я — очень простите — засомневался. А увидел вас — и многое понял. У вас располагающее лицо.

Иван Филиппович передвинулся, исчез за потоком света, хлынувшим из иллюминатора, голос его стал глухим. Затем снизу в свет вынырнула рука с бутылкой водки и следом лицо — радостное, с сияющей лысиной сверху. Какие уж там пятьдесят — едва сорок можно дать. Как, впрочем, и отцу-командиру, чье свежее, холеное лицо, правда, слегка портили мешки под глазами.

— Я очень рад, что ваше недомогание проходит, что вы становитесь полноценным членом нашей дружной группы. Понимаете, Веньямин, мы с Владимиром Федоровичем, как вы уже наверняка заметили, не впервые отправляемся в такое путешествие. Представьте — это наш отпуск. И это же прекрасно! Свежий океанический воздух…  — Вениамин на «океаническом» чуть не захлебнулся, решив одним глотком расправиться с теплым пойлом, при одном запахе которого у него забурчал желудок.

— … Вот почему хотелось, чтобы на отдыхе рядом были только свои, только друзья. Отдых должен быть полноценным.